Великая актриса. Роман о Саре Бернар
Шрифт:
Морни лениво улыбнулся:
– Мадемуазель, позвольте представить вам моего друга месье Александра Дюма.
Про себя я не преминула отметить, что Морни распространяет сплетни обо мне, но восхищенного вздоха сдержать все равно не сумела.
– Писатель? – спросила я, прекрасно зная, кто он.
Теперь мне стало понятно, почему этот странный человек был удостоен компании Морни. Александр Дюма – знаменитый романист, книги которого отдельными частями публиковались в газетах и будоражили Париж. После Виктора Гюго его считали величайшим из ныне здравствующих писателей.
– Он самый. – Дюма улыбнулся. – Мадемуазель, вы читали мои
– Да, – шепотом ответила я, а потом придала силы голосу, чтобы он не звучал как у робкой, неопытной девушки, какой я, впрочем, и была. – «Граф Монте-Кристо» одна из моих любимых книг…
Дюма прижал к груди похожую на лапу руку:
– О, у нее голос, как у ангела!
Морни расплылся в улыбке:
– Поверьте, mon ami, вы еще ничего не слышали. Подождите, когда она его возвысит. У фагота меньше силы.
Жюли стрельнула в меня ледяным взглядом и сказала, опускаясь на предложенное ей место:
– Она всегда сидит, уткнув нос в книгу. Я не перестаю твердить ей, что для женского ума так много читать – вредно.
– Кажется, с умом у нее все в порядке, – отозвался Дюма и украдкой подмигнул мне.
Я заняла место рядом с матерью, а герцог с писателем устроились позади. Невероятных размеров хрустальная люстра, подвешенная у нас над головами, мерцала светом газовых рожков, как восходящее мглистым морозным утром солнце. Вдруг раздались три гулких удара, и от неожиданности я подскочила.
Наклонившись вперед, Дюма шепнул мне на ухо:
– Приготовьтесь, mon ange [9] . Представление начинается.
По залу тихим шепотком разносилось шуршание программок и вееров, заиграл оркестр. Вжих – поднялся тяжелый занавес с золотой бахромой, и за ним открылся новый мир: пилястры и пастельные облака, висящие над семью холмами древнего Рима, по которому расхаживали люди в тогах и венках. Императора Нерона играл актер величавой наружности, его раскатистый голос гремел подобно грому. Но меня больше всего впечатлила женщина, исполнявшая роль его матери Агриппины. Крупная, с полными руками, унизанными браслетами, облаченная в пурпурную мантию, она была уже немолода, однако, изображая мстительную мать императора, так горделиво шествовала по сцене, что затмила всех своим властным видом, зачаровала плавными жестами, проникнутыми грандиозной злобой.
9
Мой ангел (фр.).
Я находилась под большим впечатлением, что обычные люди, алхимическим волшебством костюма и света превращенные в эпические фигуры, способны благодаря этому переносить зрителей в иную реальность, даже совершенно незнакомую – более величественную и эмоционально насыщенную, где с вулканической силой бушевали страсти. Это был мир, где унылая скука бытия сходила на нет, где не было места обыденности.
Театр оказался волшебным спасительным убежищем.
Вцепившись в барьер и довольно громко застонав, я высунулась так далеко вперед, что могла бы свалиться на ряды кресел в партере, если бы мать не втащила меня обратно.
– Тихо, – прошипела она. – Ты идиотка? Чего таращишься и мычишь как корова?
Дюма хмыкнул:
– Трудно не увлечься. Мадам Натали играет Агриппину лучше всех.
Жюли не утруждала себя просмотром пьесы. Она не отводила лорнета от глаз, а в перерывах шепталась с Морни:
– Вы видели принцессу Матильду? Я слышала, она бросила своего любовника и сошлась с каким-то дегенератом. У мадам Кастильон, определенно, крепкие нервы, раз она показалась на публике после такого скандала. А там, во втором ярусе, это что, несносная писательница Жорж Санд? Это она? Ну, сегодня у нее хотя бы хватило приличия надеть платье, а не эти ужасные брюки. Куда катится мир, если женщина считает возможным для себя появляться в обществе в мужском наряде?
Я почти не слушала ее едкие комментарии. Розина тоже – она пошла пить аперитив, вернулась в ложу только на заключительный акт, но, пока он шел, тихо откланялась. Развязке действия предшествовал грохот цимбал, который поднял меня на ноги и вызвал крик восторга: спектакль был великолепен, он перенес меня в далекое прошлое и позволил забыть обо всем вокруг, о неустроенности собственной жизни и выборе, который мне предстояло совершить.
Впрочем, к моменту, когда занавес опустился, выбор передо мной уже не стоял. В зале зазвучали аплодисменты, рикошетом отлетавшие от стен, и я поняла, что должна стать частью этого мира.
Зажегся свет, зрители встали, и Жюли повернулась ко мне:
– Неужели ты нигде не можешь удержаться, чтобы не устроить спектакль?
Дюма снова встрял в разговор:
– Вы не должны винить ее. Это действительно была выдающаяся постановка пьесы, которую всегда считали слишком помпезной и перегруженной деталями. – И он с такой добротой улыбнулся мне, что я едва не заплакала. – Вам понравилось, ma petite etoile? [10] Соответствовало ли это вашим ожиданиям?
10
Моя звездочка (фр.).
– У меня нет слов, – прошептала я и, к своему ужасу, почувствовала, как по щеке катится слеза.
– Ну, – Дюма наклонился ко мне, – вы лучше подыщите слова. Возьму на себя смелость сказать, что с такой эмоциональной отзывчивостью и необыкновенным голосом вы сами однажды сделаетесь сенсацией.
Глава 11
Итак, все было решено. В следующем месяце я должна явиться на прослушивание для поступления в Консерваторию драматических искусств и музыки [11] , в народе известную просто как Консерватория. Жюли недовольно хмыкнула, хотя Морни заявил:
11
Высшая национальная консерватория драматического искусства.
– Великолепное решение! – и тем продолжил процесс смазывания колесиков взаимного интереса.
Я с головой погрузилась в подготовку. Жюли только закатила глаза, обнаружив меня копающейся в принесенных из квартиры мадам Герар книгах Вольтера, Мольера и Расина. Я старалась заучить наизусть как можно больше, расхаживала взад-вперед по своей спальне и декламировала, сопровождая речь широкими жестами в стиле мадам Натали, пока моя мать не протянула небрежным тоном:
– Вовсе не обязательно так напрягаться. Тебя примут. Морни позаботился об этом.