Великая актриса. Роман о Саре Бернар
Шрифт:
– Все равно я хочу быть совершенством, – возразила я.
Она засмеялась:
– Думаешь, это так просто? Продекламировала несколько строк, и – вуаля – тебе уже аплодируют. Ничего-то ты не понимаешь. Жизнь, к которой ты так стремишься, ничуть не лучше той, что тебе ненавистна. Как, по-твоему, все эти актрисы платят за свои костюмы и грим? Как обеспечивают себе крышу над головой? Им тоже нужны покровители. Денег, которые ты когда-нибудь заработаешь в роли инженю, едва хватит на пропитание.
– Я мало ем, – огрызнулась я, и Жюли прищурилась. – И у меня уже есть покровитель. Даже два. Месье де Морни и месье Дюма.
Мать могла бы снова меня ударить. Я
– Не так быстро. Помедленнее. Говорите четче!
Он даже написал упражнение для оттачивания раскатистого «р», и я сводила всех с ума беспрестанным повторением фразы: «Огромная серая крыса сгрызла три крупных зерна ржи».
Во время следующего своего визита к нам Дюма аплодировал мне:
– Да, именно так. Superbe [12] . Только не понижайте голос в конце фразы. Выдерживайте темп. Усиливайте эмоцию и дышите. У вас серебристый голос. Используйте его. Пусть он передает чувства, это привлечет зрителей. Никогда не подражайте. Ищите свою героиню в себе, ma petite etoile.
12
Превосходно (фр.).
Мне нравилось, что он называл меня своей звездочкой. Дюма заменил отца, которого я так часто рисовала себе в мечтах. Перед уходом, а он никогда не принимал участия в дальнейших увеселениях, Дюма всегда оставлял немного денег со словами: «Девочке на платья». Жюли убегала в свою спальню – Розина бросалась за ней – и орала там, а сестра молила ее успокоиться.
– Неблагодарная! – вопила мать, и я вместе с сестрами, которые испуганно таращили глазенки, слышала ее сквозь дверь. – Она твердила, что не будет работать на спине, поэтому взялась за дело глазами. Этот мерзкий Дюма обхаживает ее как влюбленный бык. «Для девочки. Для моей маленькой звездочки». Это невыносимо! Все еще девственница, и уже мешает мне.
Напряжение между нами нарастало. Жюли считала, что своими возмутительными амбициями я соблазняю ее поклонников. Наутро в день прослушивания я была комком нервов, направив все свои мысли и чувства на достижение цели, в жертву которой принесла все, даже завтрак.
Стать актрисой – это значило гораздо больше, чем иметь успех на сцене. Затмить всех своим мастерством не было главным, хотя я об этом мечтала. Настоятельная необходимость вырваться из-под власти матери, избавиться от ее неодобрения и едких пророчеств, что я закончу жизнь на дне общества среди всяких подонков, как тысячи других инженю до меня, вкупе с периодическими жалобными призывами внять голосу разума, потому как месье Беренц, торговец, пока еще не утратил желания взять меня в жены, – все это превратило мою жизнь в ад. Даже пресловутое социальное дно казалось мне более предпочтительным, чем общество матери.
Тем не менее Жюли потратила часть оставленных Дюма денег на новое платье для меня. Когда Розина распаковала его и вынула из коробки, я застонала в отчаянии:
– Черное. Я буду похожа на вдову.
– Это настоящий лионский шелк. Его прислал месье Беренц. Посмотри. – Тетя приложила его ко мне; я стояла перед стареньким зеркалом, висевшим над моим бюро. – Оно подчеркивает удивительный цвет твоих глаз.
Да уж, подумала я, цвет глаз и отсутствие фигуры. Примерив платье и взглянув на себя в зеркало, я поняла, что дела обстоят еще хуже. Я выглядела не вдовой, а инвалидом. На шестнадцатом году жизни у меня появился некий намек на груди, но портниха не приняла этого во внимание, так же как, очевидно, не учла и прочие мерки, которые сообщила ей моя мать. Думаю, она намеренно послала устаревшие, чтобы я испытала неловкость. Подол платья болтался выше моих болезненно худых лодыжек, из-под него высовывались длинные белые панталоны. Лиф стягивал меня, как корсет (этого приспособления я никогда не носила, потому что была худой); ворот в рюшах давил на горло и будто когтями царапал снизу подбородок. Я пригляделась и заметила на лифе дырку, которую чересчур усердная портниха прожгла утюгом.
Бросившись в салон, где меня ждала мадам Г., чтобы сопровождать на прослушивание, я закричала:
– Платье прожжено. Смотри, на шелке дырка!
Жюли, разлегшаяся на своем канапе в robe de chambre [13] , с рассыпавшимися по плечам волосами, вздохнула:
– Почти незаметно. Накинь сверху какое-нибудь из моих фишю и приколи камею.
– Фишю? – Я в ужасе уставилась на нее. – От этого станет только хуже!
Розина спешно пошла за вещами, пока Жюли пила кофе.
13
Домашний халат (фр.).
– Вы не собираетесь одеваться? Я опоздаю, – сердито спросила я.
– Конечно, я оденусь, – ответила она. – Позже. У меня вечером встреча.
– Вы со мной не поедете?
Не знаю, почему я удивилась. Она все время вела себя так, будто мое прослушивание – это глупость, о которой я еще пожалею.
– Я уже объясняла, твое зачисление – вопрос решенный. Меня заверили в этом уважаемые люди. Вся эта суета по поводу платья и всего остального совершенно неуместна.
– Это неправда, – возразила я. – Дюма говорил, что купить место в Консерватории при отсутствии таланта невозможно. – Я отвернулась от нее в момент появления Розины с фишю. – Скажи ей. Ты была рядом позавчера, когда он говорил это.
Розина, избегая смотреть на Жюли, накинула кружевную косынку мне на плечи, заколола ее камеей сбоку, поверх прожженного пятна, и пробормотала:
– Вот. Так намного лучше.
– Глупости какие! – рявкнула Жюли. – Неужели Дюма действительно заявил ей такую чушь?
Розина мяла руки:
– Да. Вы гуляли с Морни, а Дюма пришел помочь Саре готовиться, и он сказал нам это.
– Кому и знать, как не ему. – Я обратила яростный взор на Жюли. – Он тоже драматург. Если я не продемонстрирую талант, что бы ни говорил Морни, в Консерваторию меня не примут.
– Отлично. – Голос Жюли стал ледяным. – Значит, можно спокойно выдохнуть, раз там будут оценивать твой талант, а не одежду, верно?
Еще раз хмуро глянув на нее, я схватила соломенную шляпу и быстро пошла на улицу, к фиакру, с Розиной и ma petite dame.
Комната отдыха в Консерватории на Фобур-Пуассоньер была полна соискателей – юношей и девушек, даже детей, одетых в лучшие воскресные наряды. Вокруг них суетились мамки и воспитатели, а конкурсанты неистово повторяли выбранные для прослушивания отрывки, пытаясь напоследок улучшить что-нибудь еще, хотя капельдинер уже выкрикивал имена из списка, который держал в руках.