Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Никто к тебе не приходил, никто не рассказывал обо мне. Ты сама это знала. Ты была членом Ордена все это время. И все, что ты мне рассказывала, было выдумкой.
Ее голос звучит на удивление мягко.
— Нет. Не все.
Я смаргиваю слезы.
— Ты лгала мне.
— Только ради того, чтобы защитить тебя.
— Еще одна ложь!
Я переполняюсь ненавистью; меня тошнит от нее.
— Как ты могла?
— Все это было очень, очень давно, Джемма.
— Но разве это оправдание? Ты привела ту девочку в восточное крыло.
— Да. И потом всю жизнь я каждый день искупала свою ошибку.
Какая-то птичка на ветке неподалеку завела вечернюю песенку.
— Все были уверены, что я умерла, и в определенном смысле так оно и было. Мэри Доуд исчезла, ее место заняла Вирджиния. Я построила для себя новую жизнь, с твоим отцом, а потом с Томом и тобой.
По моим щекам льются горячие слезы. Матушка пытается взять меня за руку, но я шагаю в сторону.
— Ох, Джемма, но как бы я могла рассказать тебе о том, что сделала? Это, видишь ли, проклятие всех матерей. Мы никогда не бываем готовы к тому, как сильно полюбим наших детей, как сильно будем желать им счастья и безопасности, как нам будет хотеться выглядеть безупречными в их глазах…
Она быстро моргает, пытаясь справиться со слезами.
— Я думала, что смогу начать все сначала. Что все забудется, и я стану свободной.
В голосе матушки слышится горечь.
— Но постепенно я начала понимать, что ты не такая, как все. Что давно умершая сила Ордена и сфер заново возрождается в тебе. И мне было очень страшно. Я не хотела, чтобы тебе досталась эта тяжкая ноша. Я думала, если ничего тебе не скажу, то смогу защитить тебя, и, возможно, все это снова угаснет и превратится в легенду. Только и всего, Джемма! Но, конечно, я ошибалась. Мы не можем избежать собственной судьбы. А потом стало уже слишком поздно, и Цирцея нашла меня до того, как я успела все тебе рассказать и объяснить.
— Так она не погибла в том пожаре?
— Нет. Я так думала до тех пор, пока год назад ко мне не пришел Амар и не рассказал, что она использует свою связь с тварью для того, чтобы отыскать всех нас. Она услышала, что одна из нас снова получила силу для перехода в сферы. Только она не знала, кто именно.
Матушка улыбается, но это страдальческая улыбка.
Мои слезы разом высыхают. Во мне вспыхивает гнев, похожий на некое новое здание, сверкающее и манящее, на место, где мне хотелось бы жить вечно.
— Отлично. Ты сделала то, что должна была сделать. Ты рассказала мне всю правду, — произношу я, почти выплевывая последнее слово. — Так почему бы тебе не уйти и не оставить меня в покое?
— Судьба моей души полностью в твоих руках, — мягко говорит матушка тем самым голосом, которым некогда пела мне колыбельные и говорила, что я самая чудесная на свете, хотя я и не была такой. — Это твой выбор.
— Но что я могу для тебя сделать?
— Простить меня.
Рыдания, которые я до сих пор умудрялась сдерживать, вырываются наконец наружу.
— Ты хочешь, чтобы я тебя простила?
— Для
— А как насчет меня? Как ты думаешь, я когда-нибудь смогу обрести покой, зная то, что я теперь знаю?
Ее пальцы касаются моей щеки. Я отшатываюсь.
— Мне очень жаль, Джемма. Но мы не можем всегда жить в чистом свете. Ты должна принять то, что как бы ни казалось тебе светло вокруг, всегда остается место для тьмы. И в тебе самой тоже.
Я не нахожусь, что сказать в ответ на это. Я никогда не задавалась подобными вопросами, и я никогда не чувствовала себя более одинокой, чем в этот момент. Мне хочется причинить матушке боль.
— Ты ошибалась насчет рун. Мы уже дважды пользовались их магией, и ничего не случилось!
Ее глаза вспыхивают.
— Вы… что? Я же говорила тебе, не делай этого! Это небезопасно, Джемма!
— Откуда мне знать, что это не очередная ложь? Почему я должна верить тому, что ты говоришь?
Она прижимает ладонь ко рту, шагает взад-вперед. Потом наконец говорит:
— Значит, сферы на какое-то время оставались без охраны. И тварь Цирцеи могла побывать здесь и совратить кого-то. Джемма, как ты могла?!.
— Я вправе задать тебе тот же самый вопрос, — бросаю я, направляясь прочь.
— Куда ты идешь?
— Возвращаюсь обратно, — отвечаю я.
— Джемма… Джемма!
Я выхожу из сада. И тут меня пугает охотница. Я не слышала, как она подкралась ко мне сзади, держа в руках лук и стрелу.
— Олень совсем близко. Не поохотишься со мной?
— Как-нибудь в другой раз, — бормочу я; мои губы еще дрожат от плача.
Охотница наклоняется и, сорвав несколько ягод, бросает одну в рот. А другие подносит к моему лицу; ягоды покачиваются на тоненькой веточке, как подвеска.
— Хочешь ягод?
Она прекрасно знает, что мне нельзя есть здешние фрукты. Так почему же она предлагает их мне?
— Нет, спасибо, — отвечаю я, немного ускоряя шаг.
Но она, как будто я и не трогалась с места, снова оказывается передо мной, все так же держа ягоды в протянутой руке.
— Ты уверена? Они очень вкусные.
У меня шевелятся волосы на затылке. Что-то тут не так…
— Извини, но мне нужно идти, — говорю я.
Но когда я поспешно шагаю по бархатной зеленой траве вдоль реки, я слышу за спиной тонкий скрежещущий голос:
— Наконец-то… наконец-то…
В темноте спальни над моей кроватью нависает Энн.
— Джемма! Ты проснулась?
Я не открываю глаз, надеясь, что она не заметит моих слез.
Фелисити и Пиппа трясут меня до тех пор, пока я наконец не поворачиваюсь к ним лицом.
— Идем же! — шепчет Фелисити. — Пещера ждет нас, леди волшебница!
— Я плохо себя чувствую.
Я снова отворачиваюсь и смотрю на тонкую трещину в штукатурке стены.
— Послушай, не будь ты такой врединой! — говорит Пиппа, толкая меня ногой.