Великая игра
Шрифт:
— Идем, — каким-то странным почти шепотом сказал он. — Тано знал.
Этим путём он никогда еще не ходил. Они вышли из дома, в котором жили старшие братья — Хонахт тоже жил здесь по особому распоряжению тано, — обогнули трапезную и кухни, подошли к окружавшей твердыню первой стене и вошли в низкую дверь одной из башен. На памяти Хонахта она никогда не открывалась. Впрочем, никто и не пытался ее открывать. Тут не было замков, поскольку никто не подумал бы войти туда, куда его не зовут. Вопросов об этой двери Хонахт никогда не задавал, да и не пытался сюда войти, потому как привык не думать о том, о чем думать не приказано. Э, то лишнее, это отвлекает от главного. Если будет надо — ему скажут, он это уже понял.
Дверь не была заперта, что неудивительно. В Аст Ахэ двери почти никогда не запирались. Не хочешь, чтобы тебя тревожили, вывеси на двери знак одиночества — дракона на серебряной ленте.
Они спускались вниз. Ахтанир впереди, Хонахт следом. Лестница была на удивление широкой и удобной, в частых нишах горели толстые свечи, вставленные в подсвечники с медными, отполированными до блеска зеркалами, которые отбрасывали свет направленно на лестницу. Здесь было, наверное, холодно, но Хонахт не ощущал этого, потому что сердце бешено колотилось от неизвестности и предвкушения чего-то необычного. «Тано знал». «Ты хочешь искупления». «Да, хочу. Я не могу больше носить в себе столько вины. Я хочу умереть».
Если тано ниспошлет ему милость и решит убить его — он с радостью примет этот дар.
Они шли по ровному длинному подземному коридору. Здесь были какие-то двери, но Ахтанир шел мимо, и Хонахт следовал за ним, не задавая вопросов даже себе. В конце концов они остановились перед какой-то из дверей, и Ахтанир толкнул ее. Она отворилась без скрипа, и Хонахт, разум которого уже метался в панике, с поразительной ясностью понял, что открывают ее часто и держат в порядке, потому она так легко и бесшумно открывается. Он шагнул внутрь, в комнату с низким сводчатым потолком, освещенную факелами. Тано ждал там. Красноватые блики плясали на стенах, неуловимо меняя его лицо, превращая его в бронзовую личину сурового справедливого божества… «Я никогда не видел изваяний богов. Откуда я знаю?…»
Он стоял, не в состоянии ничего сказать или сделать. Оцепенел и телом, и разумом, покорно ожидая того, что будет дальше. Он не слышал разговора Ахтанира и тано, он ничего не слышал, чувствуя, что сейчас обомрет и упадет. Ощутил на плече руку Ахтанира. Увидел, как зашевелились его губы, и понял, что надо повернуться к нему.
— Покорись и не противься.
Это он понял.
Ахтанир спокойно, осторожно, почти нежно развязал ворот его рубахи. Снял с него пояс. Прикосновения вызывали приятную дрожь, почти постыдное возбуждение, которое он испытывал лишь с девушкой где-нибудь в высокой траве еще там, в родном поселении. Но сейчас это было постыдно, и, оказавшись нагим, он опустил глаза, задыхаясь и покоряясь всем существом.
«Делай со мной что хочешь. Ты имеешь право, ты во всем прав…»
Часто дыша, почти теряя сознание, он чувствовал, как ему связывают руки и поднимают их куда-то вверх, так что он едва касается пола пальцами босых ног.
Когда первый удар кнута ожег кожу, он закричал от боли и наслаждения. Боль была желанна, она заставляла содрогаться от сладкой муки и желать еще, еще, еще…
А потом его тело изогнулось в спазме наслаждения, и с воплем он исторг семя и повис, содрогаясь и плача от счастья. Ударов больше не было, было лишь ощущение великого искупления и упавшего с плеч страшного груза. Он всхлипывал от счастья, а потом медленно соскользнул во тьму, последним остатком сознания успев понять, что Ахтанир и тано принимают его на руки. Это было слишком нестерпимым блаженством…
С этого дня жизнь его изменилась совершенно. Теперь он существовал словно бы в совсем другом мире. Он был отгорожен от того мира, в котором он жил прежде, какой-то стеной, прозрачной, но непреодолимой. Он слышал и видел то же, что и прежде, но что-то изменилось. То, что раньше казалось важным и великим, стало обыденным и мелочным и осталось за прозрачной стеной. Ему казались пустыми прежние желания стать кем-то среди этих глупых, ничего не понимающих и не желающих понимать людей. А он был причастен великих тайн, которые были больше не только мира Семи кланов, но больше мира всех людей. И в мире этого великого он сейчас и жил. Существовал.
— Дитя мое, люди — мерзейшие твари. Никто так не готов растерзать ближнего своего, как человек. Но Тано любит нас. И потому человеку нужен хозяин, который заставит его перестать быть скотиной. Вы, дети мои, избраны. Вы чисты.
«Мы чисты, о учитель, драгоценный мой учитель, мой тано, лишь потому, что ты берешь на себя всю грязь душ наших. Мы невинны потому, что ты берешь на себя нашу вину.» Он закрывал глаза и видел учителя — не в черном, а в белом одеянии, и оно было все запятнано кровью из ран, которые наносили ему они своей порочностью.
— Мы — длань хозяина. Мы свора, которая собирает и стережет стадо Его.
«А ты — водитель своры, тано. И мы будем подчиняться тебе, как псы. Я буду Псом твоим».
— Но ты не просто избран. Ты одарен щедрее других. На тебе отметина Его.
Хонахт инстинктивно коснулся лба — почему-то ему показалось, что отметина именно там, хотя иных меток, кроме старых шрамов, полученных еще в драках в Аст Иллаис, да рубцов от кнута на его теле не было.
— Ты можешь мысленно взывать к зверям. Возможно, мы сможем развить твои способности, чтобы ты мог взывать к людям и читать их мысли. Если так, то ты станешь истинным пастырем…
— Нет! Я твой пес, ты — пастырь, — выдохнул Хонахт в ужасе от собственной дерзости. Но порыв был слишком силен, и он не сумел сдержаться, перебив тано. Тот лишь улыбнулся.
— Да, я могу слышать чужие мысли. Но я не бессмертен. Да, я живу дольше многих, и я вынужден заставлять свою плоть подчиняться необходимости. Я — потомок древней крови, но с годами наш род утратил многое из того, чем владели мои предки. И потому мне приходится зачинать детей от дев, обладающих способностями.
Хонахт низко склонил голову, страдая всем сердцем от слов тано о собственном унижении.
— Да, многие века в твердыне правят потомки одного рода.
Хонахт уже это знал. И понимал, почему тано сам назначает каждому женщину. Это была великая необходимость и великая жертва. И ослушники непременно должны были быть наказаны, ибо покушаются на великое. Он сам осуществлял такое наказание в том самом подвале под башней, когда Кьонте из Видящих-и-Помнящих попытался сбежать вместе с Ориен. Но девушка вовремя одумалась, потому тано простил ее и, как и было решено задолго до того, ввел ее к себе. Теперь она носит ребенка, который, возможно, будет обладать способностями древних. Кьонте же подвергся вразумлению кнутом, а потом был ночью увезен в Лаан Ниэн, где хоронили мертвых и куда отвозили нераскаявшихся отступников, потому как они уже были все равно что мертвы. Назад он не вернулся. Глупые люди Семи кланов говорили, что духи пожирают души оставленных там людей. Были и еще два отступника. Один — имени его Хонахт даже не помнил — сбежал, и за ним долго охотились по лесам, но так и не нашли, а другого воины Ахтанира увели куда-то в бесконечные переходы твердыни, и его тоже никто больше не видел. Но тано после его исчезновения словно бы стал выглядеть моложе.