Великая игра
Шрифт:
И почему пропали без вести именно эти люди — тот незаметненький мужичок из канцелярии легиона, двое лекарей, ординарец главнокомандующего, старший его телохранитель, первый помощник коменданта лагеря и начальник караула…
Четверо из них — из Тайной Стражи! А один — из высшего легиона! Балрог его задери, у него право личного доклада государю!
«Эру Единый, какого балрога все это свалилось на мою несчастную голову? Государь требует расследования. А если я таки докопаюсь до истины, что тогда со мной будет?
А если не докопаюсь — ну, хотя бы пенсион обеспечен. Может, даже повышенный.
Стало быть, будем писать такой доклад, который устроит всех.
Предатели и харадские фанатики. Говорят, есть у них отряды «черных теней». Ну, вот на них и спишем. А кто у нас пойдет в предатели? А телохранители и пойдут. Кто пропал без вести — балрог их знает, вдруг всплывут при дворе, а покойники уже ничего не скажут. Родичи их тоже промолчат и позор переварят — золотой гарнир весьма способствует пищеварению.
А все же — кто? На самом-то деле кто?»
Центурион вздохнул. Усмехнулся. Он знал, что все равно попытается найти истину. Хотя бы для себя самого.
В подземелье пахло сыростью, болью и страхом.
Страх — хороший метод воздействия на человека, пожалуй, даже лучший. Люди считают самым эффективным именно страх боли или страх в сочетании с болью — это майя понимал. Но не одобрял. Боль — слишком грубое средство, кроме того, отнюдь не всегда действенное. Человек чем-то похож на флейту — у него очень много слабых мест, нужно только выяснить, куда нажимать. Он инструмент куда более сложный и нежный, чем флейта.
«И почему же люди предпочитают играть так грубо?»
Впрочем, то, что понимает майя Гортхауэр, люди понимают далеко не всегда. Они всего лишь люди. Хотя многие весьма многообещающи. Их можно воспитать. Из них можно отобрать лучших, выпестовать их такими, какими и должно быть людям. Хотя у людей есть одно отрицательное качество — слишком мало живут, так что каждый раз приходится начинать сначала…
Так было и с тем молодым мораданом, что сейчас сидел в углу, наблюдая за процессом этого самого воспитания. Он был из не слишком многочисленных «его нуменорцев» — так майя называл их. Сами нуменорцы называли их «черными», морэдайн. Это название майя тоже нравилось. В Ханатте же они звались «наши варвары».
«Верен, предан, умен. Но его способности ограниченны. Полезен — не более того. Однако способных надо награждать и поощрять. И этого тоже.
Почему людей так пугают подземелья? Спуск сюда — тоже часть ритуала, начало подготовки к страху. Хотя любопытно — если бы все это происходило не в темном, вонючем, сыром подвале, а там, наверху, в светлой комнате башни, где все просто и буднично — не будет ли это даже страшнее? Надо попробовать. Возможно, воздействие окажется куда более сильным».
Молодой человек вздрогнул, когда сбоку, на грани зрения, бесшумно, словно из ниоткуда возникла темная фигура. Его мысли можно было бы даже и не читать — так явственно все нарисовалось на его красивом мрачном лице. Правда, всего лишь на мгновение.
«Мальчик славно владеет собой. Люди так и не могут привыкнуть к моим внезапным появлениям. Страх, восхищение, порой отчаянная зависть. Почему каждый раз у них в сознании мелькает образ нетопыря? Нетопырь — зверек маленький, суетливый, жалкий. Наверное, это древняя память их предков, сохранившаяся еще с тех времен, когда над ночными лесами Белерианда проплывала Тхурингветиль». Он поймал себя на том, что усмехается. «Надо же, все больше становишься похожим на человека. Хотя бы внешне. Тхурингветиль… Да, если бы вы на самом деле хоть раз на нее глянули… о, да».
А то, что он способен видеть в полной темноте, пугает их еще больше. Правда, почему нужно бояться необычного — тоже загадка. Но это не так важно. Важно, что этот страх есть у всех людей. Еще одно отверстие на флейте под названием «человек».
«Да, Единый, разгадывать твои загадки, твои замыслы — это воистину удовольствие, и я тебе за это благодарен. Ибо жизнь — игра. И я в нее играю. А когда я пойму все твои правила и замыслы, я буду играть в свою игру. Я уже в нее играю. И тогда, возможно, я выиграю, и мне не будет страшно от того, что ждет меня ТАМ. Потому что я буду знать, что ТАМ меня ждет. А если знать, то можно и избежать… А может, и бежать-то не придется. Но и это тоже надо знать наверняка. Единый, Ты нарочно устроил мне эту пытку? Ничего, я разгадаю Тебя. Я все разгадаю и узнаю, и тогда я стану равен Тебе.
Боишься?
…А их там ждет не конец, даже самых последних из них. Я завидую им? Наверное. Почему они избраны, а не я? Я хочу понять, ПОЧЕМУ. Может, тогда я все же пойму, что же ТАМ и что там будет со мной, когда все кончится.
Если, конечно, все когда-нибудь кончится.
Так, эти мысли долой.
Нечего без толку бегать по кругу, пора работать. Однако к ним чем дальше, тем больше привыкаешь… Вот так же и они привыкают к своим творениям, даже любят их. Это непонятное чувство. Но со временем начинаешь испытывать к ним подобие привязанности. Как к своим творениям. И жалко, когда они ломаются…»
Он кивнул головой, позволяя молодому человеку сесть. Вопросительно повернул голову к воспитуемому.
— Нет, — покачал головой морадан.
В его взгляде, в его мыслях читались гнев и досада. Гнев на того, кто сейчас, распятый, висел на цепях, досада, что хозяин так долго с ним возится. Зачем он хозяину, когда у него есть я?
«Ты не понимаешь, мальчик, и не поймешь. Этот человек из тех, что рождаются раз в тысячу лет, если не реже. И он мне нужен. Ты мне тоже нужен, но таких, как ты, много. Он — лучший из лучших в своем роде. Я мог бы подождать, но кто скажет наверняка, будет ли тот, другой, что еще не родился, более податлив? И не изменится ли к той поре мир так, что мой замысел потеряет смысл? Нет, мальчик, я не стану ждать. Этот человек мне нужен, и нужен сейчас, и я его получу. Во что бы то ни стало. Он нужен для моего замысла».
Человек был растянут, как растягивают на распялке шкурку для просушки. Он был без сознания. Теперь это с ним случалось часто, несмотря на то, что его каждый раз тщательно лечили. Человек был совершенно наг. Это надламывало многих. «Странно, почему люди так страшатся своей наготы? Они вообще исключительно чувствительны ко всему, что касается их тела. Причем чем выше раса, тем сильнее это проявляется. Они стыдятся наготы, стыдятся выделений своего тела. Почему? Ведь, как говорят они, ничто созданное Единым не может быть не-благим. Так почему же? Они либо чересчур любят свое тело, либо ненавидят его. Любопытно, что получилось бы, если бы у них была способность строить тело по собственному желанию. Как у майя. Как же они жестоко связаны со своей жалкой плотью… В них есть много пока еще непонятного, что зачастую оказывается очередной слабостью, тоненькой ниточкой, за которую можно потянуть. Например, почему они считают столь оскорбительным прозвище — Саурон? Это всего лишь слова, а не я сам, и никакие прозвища не способны меня оскорбить. А человека может оскорбить многое. Впрочем, главное — не оскорбить, а унизить. Особенно успешно унижение действует на тех, кто некогда занимал высокое положение. Такие люди ломаются быстрее. Но не этот человек. Кажется, его просто невозможно унизить. Да, чтобы унизить человека, недостаточно его закопать в дерьмо по уши — нужно, чтобы он почувствовал себя в дерьме. А еще лучше, если он почувствует себя дерьмом…»