Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018
Шрифт:
Через двадцать минут такой езды позади остался Пятигорск, а ещё через десять на горизонте среди остроконечных гор, на фоне Эльбруса возникла девятиметровая «стена», построенная американцами в рекордно короткий срок — тысяча триста километров за четыре месяца. Русских даже не подпустили, хотя строили на их же деньги. «Лениво работают», — писали в печати. «Воруют, и руки не из того места растут». Подрядились арабы, ингуши, чеченцы и все остальные народы, которым захотелось жить в клетке. Уж они-то постарались, чтобы возвести её для себя, и, естественно, остались недовольными. Считали, что «новая свобода» их не коснулась, что до «новой истинной свободы» им, как до Киева раком, потому что они не получили в полной мере то, чего хотели. А хотели они многого, даже на Казань поглядывали. Фигушки, злорадно думал Феликс, Казань — истинно русский город. Кстати, от Грузии Америка их тоже на всякий случай отгородила. Не любили почему-то на Кавказе проамериканскую Грузию. Ну, да бог
Чем ближе подъезжал Феликс, тем величественнее казалась ему «стена», каждый раз он восторгался в глубине души и ему хотелось петь старые советские песни типа: «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы…» или «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Более того, он воспринимал её как символ прогресса и «новой свободы». Об этом и мистер Билл Чишолм твердил, мол, отпустите Кавказ в свободное плавание, и больше к вам никаких претензий. Всё встало на свои места, думал Феликс, испытывая душевный подъём. Мы честные люди, мы отдали то, что не принадлежало нам никогда, все эти бесконечные кавказские войны, весь этот сепаратизм и перманентная партизанщина, вся эта либеральная возня и заигрывание с кланами, откупы из госбюджета, большие деньги, газ и нефть, ракеты и армия. Теперь проблема решена раз и навсегда, во веки вечные. Пусть Кавказ сам покажет, жизнеспособен он или нет. Если всё сделано по уму, то мы получим братскую страну, в которую будем ездить отдыхать лет так эдак через сто, когда улягутся страсти-мордасти.
Однако обитатели Имарата Кавказ не понимали своей выгоды, роптали, стреляли, делали подкопы и туннели, устраивали демонстрации и, с точки зрения цивилизованного человека, вели себя совершенно неразумно. Поэтому «стену» обвивала колючая проволока, а через каждые двести метров поставили вышки с прожекторами и пулемётами. Говорят, что это только вначале, вспомнил Феликс. Потом же армию уберут, а вышки демонтируют и вообще, может, даже и стену разберут на сувениры, как Берлинскую. Не может быть, чтобы Михаил Спиридонов ошибся. Ведь, собственно, он и был автором выражения «новая свобода». Однако, если разобраться, то «новая свобода» — это копирка с американского выражения «freedom from injustice», которое весьма часто применяется в госдепе и которое переводится как «свобода от несправедливости». Для русского уха — это несуразица, чистая белиберда, вот и перевели просто как «новая свобода», которая вместила в себя все несправедливости скопом: трофимовщина, честные выборы, казнокрады, олигархи, власть, свобода слова, печати и собраний и прочее, прочее, прочее, о чем госдеп не имел ни малейшего понятия и никогда об этом не заикался.
Непонятно только, как моджахеды собирались осуществить прорыв, не взрывать же на самом деле это великолепное творение рук человеческих? Однако взорвут, я их знаю.
«Своих» Феликс не боялся, как можно не бояться столичную полицию, если ты живёшь в столице и пользуешься такой привилегией, как «маячок». «Свои» пропустят, стоит им увидеть его машину. Весь фокус заключался в том, что на «Land cruiser» стояли красные дипломатические номера. А это означало, что водитель и пассажиры, находящиеся в нём, не подлежат досмотру. Впрочем, у Феликса имелся ещё и соответствующий документ с красной гербовой печатью с двуглавым орлом и устрашающей надписью: «Согласно договоренности между РФ и Имаратом Кавказ обладатель сего документа на пограничных заставах, пунктах перехода и пр. не подлежит личному досмотру, в равной степени не подлежит досмотру автомобильное средство, снабженное дипломатическими номерами». Надпись дублировалась на трёх языках: русском, английском и чеченском. Для особо тупых внизу была ещё сноска и на арабском. Однако это была чистой воды подстраховка — арабы в Имарат Кавказ не совались, здесь возникла местная элита, которая была крайне спесива и не признавала ничьего влияния.
«Свои» же боялись всех и вся. Затуркали их со всех сторон: сюда не ходи, там не смотри и рот не разевай лишний раз, конечно, потому как армия должна знать своё место и не высовываться. В таком смысле кричала вся пресса. И правильно делает, радовался Феликс. Сковырнём армию, последний оплот трофимовщины, и заживём припеваючи.
Феликс презирал армию и в целом называл её «совковой». Вставлял он пару раз это словечко в свои статьи. Главному нравилось, и, похоже, нравилось мистеру Биллу Чишолму, потому что он однажды даже позвонил из-за океана и от имени руководства департамента пропаганды Лэнгли выразил удовлетворение работой Феликса Родионова. После этого Соломка по кличке Рыба целую неделю не приставал к Феликсу, был ниже воды, тише травы, а, завидев его, даже делал весьма задумчивый вид. Может, боялся, что я его заложу, думал Феликс. Но естественно, не заложил. Рано, понимал он, и мелко. Если закладывать, то по-крупному, так чтобы отвертеться не мог. Собирал он на него материал и хранил дома. Об этом знал только верный Лёха, да и то Феликс ему всех карт не раскрывал. Поостерёгся он чисто интуитивно, потому что, как говорится, то, что знают двое, знает и свинья. Да и зачем Лёху подставлять — славного Санчо Пансу, Лёха нужен для других дел, поважнее, чем подсиживать начальство, как то: пьянство, девочки и разные другие удовольствия.
У КПП «Кавказ» он притормозил, не соизволив из презрения к воякам даже заглушить двигатель. Пусть знают наших. «Стена» возвышалась, как средневековая крепость. «Колючка» серебрилась на стенах. Вокруг грозные знаки: «Мины!» «Стой!!! Огонь открывается без предупреждения!» И не менее грозное: «Заглушить двигатель!!!»
— Ну отпирай, отпирай! — проворчал Феликс подходящему капитану Габелому, естественно, так, чтобы тот не слышал. Незачем раньше времени дразнить гусей.
По краям дороги росла чахлая трава и валялись пустые бутылки. За бетонными плитами слонялись вялые солдаты. Да они ни на что не годились, таких голыми руками можно взять, решил Феликс. На красно-полосатом шлагбауме висели мешочки с песком. Через пятьдесят метров ничейной полосы, на другой стороне границы, начинался Имарат Кавказ. Там двигались совсем другие люди, с другими взглядами на жизнь и смерть, и честно говоря, в глубине души Феликсу совсем не хотелось туда ехать, хотя, несомненно, там легче дышалось и легче ходилось в прямом смысле слова. Так, по крайней мере, вначале казалось Феликсу, теперь он в этом не был уверен, теперь он усомнился в собственной безопасности.
— Опустите, пожалуйста, стекло, — попросил капитан.
А номера?.. — лениво подумал Феликс. А моя морда?.. Знал его капитан в лицо. Знал хорошо, но хотел удостовериться ещё раз.
Капитан выглядел усталым. Пожалуй, он один вызывал у Феликса симпатию, потому что на лице у капитана читалась хоть какая-то мысль и интеллигентность. А вот у его товарища, кажется, прапорщика Орлова, лицо выражало тупость и армейскую косность в том понимании, как представлял себе её Феликс. Вот против чего мы боремся, подумал он машинально, против серости и русской тупости. Сковырнём таких, и баста, наступит полное и необратимое процветание, и ростки «болотной» станут вековыми деревьями. А что, подумал он, хорошая фраза, вставлю в ближайшую статью, то-то Рыба будет рад. Они, как дети, ей-богу, что Соломка, что мистер Билл Чишолм. А правда жизни — вот она, здесь, на этих просторах, за стеной! На мгновение он забыл о цели своей поездки.
Прапорщик Орлов всегда глядел на Феликса с презрением, и Феликс отвечал ему взаимностью. Вот и сейчас он оставил свой блокпост, слева у дороги, и ленивой походкой направился в сторону Феликса, почему-то приседая и заглядывая под корпус «Land cruiser».
Феликс цыкнул сквозь зубы и опустил затемнённое стекло. Жара лизнула щеку, и кондиционер заработал сильнее. Хорошая машина, подумал Феликс, чуткая, с кучей датчиков и релюшек, только обрыганная. Он уже приготовился сунуть под нос капитану документы, удостоверяющие, что такой-то, такой-то имеет отношение к дипломатическому департаменту, а точнее, к отделу СМИ, и приготовился даже сказать что-нибудь презрительное типа: «Свои же… свои…» Был такой приём сыграть на чувстве патриотизма. Однако капитан его опередил:
— А-а-а… это вы… — сказал он, заглядывая в салон, не обращая внимания на документ. — Признаться, я ошибся. Думал, вдруг машину угнали. У нас таких случаев много. Здесь воруют, туда угоняют. Ищи потом ветра в поле.
— Ничего, бывает, — миролюбиво согласился Феликс, но презрительные нотки в голосе оставил, пусть знают, с кем имеют дело.
За полгода они привыкли друг к другу и даже чувствовали взаимную симпатию. Был капитан как бы не от мира сего, пупок не рвал, не придирался, и у Феликса всё всегда получалось. Просто со «своими» не могло не получаться, напуганные они были, закон уважали, а любая бумажка с гербовой печатью действовала на них, как пропуск в рай.
— Счастливого пути, — козырнул капитан.
— А ты глянь, как у него рессоры сидят, — сказал, подходя, Герман Орлов.
— Точно, перегрузка, рессоры сели, смерть тараканам, — подтвердил лейтенант Аргаткин, заходя с другой стороны и чуть ли не подлезая под машину, чтобы увидеть те несчастные рессоры.
Капитан тоже, как показалось Феликсу, вначале глубокомысленно посмотрел на лейтенанта Аргаткина, потом — на «Land cruiser», но ничего не ответил. Лицо у него осталось таким же неопределённо-грустным, словно капитан был занят иными проблемами. Занятный капитан, между прочим, подумал Феликс. Надо будет у него интервью взять, подловить на какой-нибудь нелепости и выставить в глупом свете. Есть такой коварный приём — передёргивания сказанного. Ну, да ладно, овчинка выделки не стоит, не генерал, поди. Напишу-ка я лучше о чём-нибудь более глобальном, например об откупных в армии, а не о каком-то доморощенном капитане, который тянет лямку за гроши да за веру.