Великая Российская трагедия. В 2-х т.
Шрифт:
Я защищал закон, Конституцию и демократию, причем законными, политическими, мирными средствами. Неоднократно обращался к воинским командирам. Основная мысль этих обращений: “Вы, воины, приносили присягу на верность народу и Конституции. Путчисты отбросили Конституцию как ненужный хлам, народ избивают дубинками, течет невинная кровь. Законодатель в осаде. Придите к зданию Верховного Совета, расположите части между ним и окружившими его военнослужащими МВД — это обеспечит мирное восстановление конституционной законности, не позволит провокаторам пустить большую кровь.” Не прислушались.
Что же касается
4 октября 20 часов 50 минут
подпись
Конечно, допрос в качестве свидетеля Председателя Верховного Совета, привезенного под охраной взвода автоматчиков “Альфы” и бронетранспортера, был издевательством. Но издевательством тогда было очень многое...
Привыкаю, знакомлюсь
Дверь за мной с лязгом, грохотом закрылась. Я бросился на кровать. Лежу с закрытыми глазами. Все переживаю заново. Картины недавнего прошлого оживают...
В 10 часов вечера выключили одну лампочку в камере, — другая, тусклая, горела всю ночь. Я не то спал, не то бодрствовал.
Последние две недели, проведенные в “Белом доме”, находился в напряженном состоянии, вряд ли в среднем за это время спал более 2-3 часов ежесуточно. И вот, в тюрьме, появилась такая возможность — а сон не идет. Может быть, у организма человека есть какие-то защитные свойства даже в условиях бессонницы, или компенсирующие таковую. У меня было какое-то промежуточное состояние — между сном и бодрствованием. Вроде бы и сплю, а все думаю, думаю, переживаю. Иногда явь переплетается с прошедшими событиями. Вроде бы понимаешь — все кончено, и одновременно такое чувство, что я в “Белом доме”; нам надо делать то и это. И одновременно понимаю, что нахожусь в тюрьме. Страшные минуты, страшные часы, которые стали днями, неделями, месяцами.
В 6 часов — подъем: открылась с лязгом форточка, надзиратель — здесь называют их контролерами, громко: “Подъем!” Форточка захлопнулась. Я продолжал лежать. Прошло минут десять — в “глазок” все посматривали. Отворилась дверь. Зашел офицер, сказал, что надо вставать, заправить койку, одеться, затем можно полежать на кровати.
Я так и поступил, к тому же — это для меня нетрудные дела, никогда не был ни капризным, ни изнеженным человеком в быту. Потом лег. Лежал не знаю сколько. Опять с лязгом, скрипом открылась форточка, показалось женское лицо: “Завтракать”. Я продолжаю лежать.
— Манная каша, горячая, вам обязательно надо покушать, пожалуйста!
Я встал, озираюсь по сторонам, нигде не вижу тарелки. Женское лицо в
Есть не стал, не хотел, не мог. Минут через тридцать форточка отворилась. “Чай!” Я опять встал, поискал глазами чайник. Увидел. Взял. Подошел к окну и протянул. Взяли — налили. Я взял чайник, поблагодарил. Форточка захлопнулась... Стал пить чай.
Опять открылась с лязгом форточка. Показалось лицо контролера: “На вызов!” Форточка захлопнулась.
Я надел туфли, взял тюремную ручку, листок бумаги — жена еще не принесла мне ни тетради, ни ручки, — встал у дверей. Жду. Минут 10 прошло. Не дождался. Сел на кровать. Сижу. Жду. Прошло, наверное, полчаса. Дверь с грохотом открылась. Контролер приглашает выйти. Вышел. В сопровождении конвоиров опять направился куда-то, по бесконечным узким коридорам “Лефортово”, петляющим, прыгающим то вниз, то вверх. Остановились у каких- то дверей. Дверь открыли, меня пропустили. Другой кабинет. Двое сравнительно молодых людей. Представились оба — старший следователь МБ и его помощник. Один из них предложил сигару — я охотно принял, поскольку у меня с собой было две трубки, но табак я оставил где-то в “Белом доме”, видимо, у себя на столе, или в Палате Национальностей. Может, где-нибудь еще. В общем, табака не было. Но я иногда люблю выкурить и хорошую сигару. Правда, предложенная мне сигара была скверная. Тянулась плохо, горела с одного боку...
Владимир Полубенок — кажется, так звали следователя МБ, произвел на меня неплохое впечатление. Никаких обвинений не предъявил. Просто сказал то, что я однажды уже слышал: “Я, Руслан Имранович, маленький человек. Мне приказано допросить вас по поводу предъявленного вам прокуратурой обвинения. Но, откровенно скажу, — я лично в ваших действиях не усматриваю никакого состава преступления. Скорее, этот состав преступления можно было бы предъявить Гайдару — все знают, что в его телевыступлении содержался призыв к организации массовых беспорядков”.
Это было удивительное признание, искреннее. Я, уже привыкший к изменам и предательству многих представителей правоохранительных органов, слушал с приятным удивлением этого человека.
Ничего нового я сообщить ему не мог. Повторил, по сути, то, что уже сказал вчера, в вечер моего ареста помощнику Генерального прокурора. Выпили по чашечке, нет — по стакану кофе, я выкурил сигару. Распрощались. Я под конвоем отправился в свою камеру. Камеру № 13. Еще раза два я видел этого следователя, случайно столкнувшись с ним в коридоре. Но по делу, к сожалению, встретиться с ним более не пришлось.
Следующий день прошел без вызовов. Надзиратель-контролер после подъема спросил: “Куда записать?” Я переспросил: “А куда можно?” Ответил — в библиотеку, к начальнику, к врачу. Мне вроде бы к начальнику не надо, к врачу — тоже. Решил выписать книги.
Вскоре пришел библиотекарь: опять с лязгом открылась дверь камеры, вошел молодой сухощавый человек, поверх формы накинут белый халат, представился: “Анатолий”. Принес два тома описи книг. Оставил у меня, объяснил, как делать заявки на книги и, попрощавшись, ушел.