Великая Скифия
Шрифт:
себе не чуял.
А в крепости той и женщины, и дети были. В бухте рядом с ней качались на
волнах несколько баркасов. Какой-никакой, а это всё ж-таки флот был. И торговля прибрежная многих людей кормила. Да вот новая беда нахлынула
– хунны.
Сотник что-то шепнул влево-вправо соседям своим, и вот десятники его по
двое, по трое стали отводить, где пригнувшись, где ползком, своих людей к
лошадям. Когда собрались все в балке, махнул Изослав рукой:
– Обойдём южнее это место, да снова попытаемся прорваться на ту сторону.
Маневр этот удался. Правда, крюк вёрст в десять пришлось сделать. Но то не
беда! Лошадки, крепкие, выносливые даурские лошадки уже через пять дней
вынесли дружину чуть ли не к самым стенам крепости! Здоровенный бугай, облачённый в кольчугу и шелом, долго тискал в медвежьих объятиях Изослава.
– Не чаял я уже, друже, что кто-то прорвётся к крепости с нашей сторонки.
– И кто ж докучает тебе больше: аримане, али другие кто, брат Фома?
Сотник орликовский досадливо отмахнулся:
– Аримане теперь сами хвосты поджимают. Далече на юг откатились. Мы
теперь другого чужелюдья опасаемся.
Фома нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, как звали тех всадников, что неделю назад подступились к стенам крепости. Он с подмостей стены даже пытался заговорить с одним из варваров. Спросил он, кто такие будете, с чем пришли?
Да видно, не поняли его чужаки. И не понял он, о чём прокричал статный всадник, сидевший на приземистой степной лошадке. Его ноги при этом чуть ли не до земли доставали, высоким, видимо, был человече. Одно только слово запало Фоме в память, да тугодумным он к старости стал, никак не мог вспомнить.
– Это не хуннов ли? – осведомился Изослав.
– Во! Так-то и назвался паразит окаянный, который в меня стрелою пульнул!
– И чего это они к стенам припёрлись?
Люди Изослава уже втянулись под защиту крепостных стен, начали устанавливать шатры, запаливать костры, чтобы сварить варево перед ночёвкой.
– Да чего, чего. Сказать так, и не сказали, чего припёрлись. Дважды вокруг
стен покрутились, а потом ускакали с посвистом.
– Знать, не по зубам им стены высокие?
Фома досадливо дёрнул своими покатыми плечами:
– Да мало их было в тот раз, всего двадцать конников. Мы с этой малостью
людской враз бы справились, так я хоть одно слово доброе хотел услышать от них. Не-а. Только глазами злыми зыркнули в меня и ускакали. Я так кумекаю. Раз эти прознали дорогу к крепости, значит, и других приведут за собой. Вот тогда, глядишь, и за мечи придётся браться.
Изослав положил руку на плечо сотника:
– Мне царь наш батюшка так на дорожку сказывал: коли гости недобрые докучать вам будут, уходить надо отсель. Эти хунны уже на зуб пробуют наши
южные границы, а у тебя тут женщины и дети малые как звери в клетке сидят и
за стены никак выйти нельзя.
Стукнул пару раз кулачищем по груди Фома:
– Так жалко крепость бросать! Сколько трудов в неё наши отцы и деды
вложили, да и мы на палатях зря не лежали.
– Ну, вот что. Ты сотник, я сотник. Но я тебе слово царское передал, так что
дальше тебе думать и решать.
Но за обоих сотников сама судьба своё слово сказала. Через три дня как сотня Изослава оказалась в крепости, к Орлику подступилась рать и не малая. Поболе
двухсот степняков стали лагерем недалеко от главных ворот крепости. Заискрились кресала, задымились костры. Из-под седелец чужаки доставали
ставшие плоскими куски мяса и жарили этот «полуфабрикат» на костре. Запах
от него был ещё тот, но зато во время езды мясо под седоком уплощалось и не
было жёстким. Кто-то из воинов доил кобылиц, кто-то пил уже готовый кумыс.
В двух местах на вертелах жарились бараны, видимо, взятые с собой в дорогу.
Запах жаркого ударял в нос, будоражил защитников, давно севших на постную
«диету». А вокруг стен крепости, словно выискивая слабые места, несколько раз
прогарцевал тот самый высокий воин, одетый в безрукавку мехом наружу. Он всё время косился на стены и не выпускал из рук лук с наложенной на тетиву стрелой. Оба сотника встали во весь рост на помостях пристенных и, прикрываясь щитами, следили за любопытствующим чужаком. Когда всадник оказался напротив сотников, прокричал ему Фома:
– Эй, человече, чего кружишь вокруг, чего высматриваешь?
Услышал тот зычный голос Фомы, придержал своего коня и вдруг неожиданно резко провёл ребром ладони по горлу, после чего вместе с двумя
напарниками унёсся к кострам. Сотник орликовский скривился, как от зубной
боли. Молвил:
– А и прав наш царь-батюшка. Прорываться к своим надо, пока эти вахлаки
действительно до нашего горлышка не добрались.
Потом с сожалением в голосе добавил:
– Не хотел я кровушку чью-то проливать, да чую, придётся.
У Фомы сейчас под рукой была неполная сотня дружинников, да у Изослава
сотня. Ещё торгового, промыслового да ремесленного люда было полсотни. Да
женщин и молодух три десятка было. А мальцов разнополых и разновозрастных
и того побольше было, под пятьдесят душ.
То, что пришлые до сих пор на стены не кинулись, говорило об одном:
прибавку ждут они к своему воинству. Вот тогда совсем худо будет. А пока
фифти-фифти между защитниками и осаждающими. Собрали сотники народ на вечевой площади. Все тут собрались. Лишь одна ладья с пятью промысловиками три дня назад как ушла в море и так ещё не вернулась. Всмотрелся Фома в лица людские. Как они воспримут худую весть? Суровая складка залегла над его переносицей, невольно сжались у него кулаки: