Великая Скифия
Шрифт:
В далёкие времена существования Яра Руси праславянские племена, идущие
на запад и перевалившие Каменный Пояс, только начали осваивать просторы
Русской равнины, придунайской низменности, оседать на великой Ра (Волге), на
Танаисе (Дону) и Славути (Днепре). И ещё долго племена эти были связаны
пуповиной родовой с проматерью своей, Сибирской Русью..
Но многое изменилось за эти тысячелетия. В полную силу заработал
межцивилизационный «варочный» котёл. Появились народы со смешанной кровью. Они обособлялись
других соседей, вышедших из этого «котла».. Одним из таких народов стали
хунны. К сожалению, сотник Антип не справился с поставленной перед ним задачей и был вынужден отступить перед напором степняков. Но ещё оставалась надежда, что всё получится у другого любимчика царя Скифа, сотника Изослава, что удастся ему с сотней своей бедовой прорваться к Орлику и вывести людей в
пределы империи.
В горницу тихо, без стука вошла Лада, самая младшая дочь Скифа. В её руках была крынка с козьим молоком, ендова малая да изрядная краюха ковриги, только что вынутой из печи. Увидев всё это, царь сразу почувствовал, как голоден он. С утра и маковой росинки во рту не было.. Миловидное личико
дочери было грустным. Да знал он уже причину грусти её. Давно она сохла по
Изоставу. Что тут скажешь? Они ведь с самого детства всегда были вместе и на виду у строгого царя. А уж когда повзрослели они, их детская дружба переросла
в нечто большее. Да Скиф и не возразил бы дочери, если бы она вдруг попросила
отца отдать её замуж за красавца Изослава, но прежде хотел царь испытать будущего зятя в нужном для него деле.
– Тятенька, нет ли вестей из Орлика?
Спрашивала не напрямую об Изославе, но было ясно, что и кто её интересовал прежде всего. Скиф, не видевший её с утра, привлёк дочь к себе и
чмокнул в лоб.
– Нет, донюшка моя, пока не дошли вести с Орлика до нас. Да и рано ещё об этом говорить. Вон Антип с ратью своей только за год обернулся. А Изослав
лишь два месяца назад в поход тронулся.
Грустно покивала головой Ладушка и оживилась вдруг:
– Видела я давеча на заднем дворе одного из пленников наших, хунна. Как похож он и статью и обличием своим на наших людей. Отчего же задираются
хунны против нас?
Скиф собрал случайные крошки хлебные со стола и отправил их в рот.
– А ты пробовала заговорить с ним?
На его лице застыла лукавая улыбка. Видел он, как засмущалась дочь, да так, что лицо краской зарделось.
– Ой, тятя, он мне не муж и не брат, чего это я с ним разговаривать должна?
– Я к тому это спросил, что мало мы понимаем их язык, хотя, верно, похожи
некоторые из хуннов обличьем на нас, скифов. И не только язык их для нас не
очень понятен, но и повадки у них другие, потому как не среди нас они родились и росли, а среди другого, чужого для нас народа…
За дочерью давно закрылась дверь, а царь опять над картой навис. Да,
восточных приграничных землях империи вызревала новая грозная сила; и весь
жизненный опыт, недюжинная интуиция подсказывали ему, что эта сила, если
её не окоротить вовремя, станет со временем смертельной угрозой для империи.
Вспомнил он и о попытке разговора с одним из пленных хуннов, которых в
Голунь-град привёз сотник Антип. Скифы, как правило, держали пленных у себя
до года, не более. Если за это время прирастал пленник, что называется, душой и телом к скифам, он сам становился скифом, если и тогда стремился на свою родину, скифы не удерживали их у себя насильно. Пленников не заковывали в колодки, не морили голодом, не истязали непосильной работой. Почти вольными
птицами пленники были. А чего сторожиться-то? Любой сбежавший из того же
Голунь-града уже через месяц был бы либо пойман, либо непременно сгинул бы
среди огромных пространств, наводнённых диким зверьём.
Толмачи в те времена появились только в дружинах скифов, что противостояли ариманам. А с хуннами только первые стычки начались, не успели толмачами обзавестись. Когда в горницу, где сидел Скиф с ближними
людьми, привели одного из пленных, удивился он и слова дочери вспомнил.
Был этот хунн высок ростом, рыжеволосый, с пронзительными зелёными
глазами. Действительно, мало отличался пленник обличьем от скифа.
Два дюжих дружинника попытались было поставить пленника на колени перед царём, да не позволил Скиф этого сделать. Ломать вольного степняка –
себе дороже. Похоже, хунн по-своему оценил великодушный жест седого, но
ещё крепкого на вид человека, сидящего перед ним на широкой лавке. В его глазах промелькнула мимолётная усмешка, но голову он всё-таки преклонил.
– Как звать тебя, молодец?
Слова эти царь выговаривал медленно, надеясь, что поймёт его пленник. Но
тот лишь отрицательно замотал головой, давая понять, что не понимает он языка
седобородого. Царь прижал ладонь к своей груди и произнёс:
– Скиф!
После чего ткнул пальцем, украшенным золотым перстнем с выгравленным на нём изображением барса, в грудь пленника:
– Твоё имя?
На этот раз понял чужак, что требуется от него.
– Тил!
– Ага, – обрадовался, было, Скиф, – значит, Тилом тебя кличут!
Степняк медленно кивнул головой, как бы подтверждая догадку царя.
– Скажи, Тил, много ли хуннов в ваших кочевьях?
Опять медленно, растягивая каждое слово, проговорил Скиф, при этом жестами сопровождая каждое из них. И, о чудо! Похоже, понял его вопрос
этот дикарь. Он показал рукой на ветвистую березу, что росла за окном. Изобразил пальцами её ветви, листья и, раскинув широко руки, выдохнул:
– Миного!
Не исковерканное слово «миного» смутило царя. Другое. Этот чужой для