Великая живопись Нидерландов
Шрифт:
Вот, например, едва ли не лучшая его картина, та, во всяком случае, где все его мироощущение запечатлено наиболее точно и полно, — «Бобовый король». Сюжет — традиционный во Фландрии и некоторых других странах праздник: в пирог запекался боб, и тот, которому он попадался в куске пирога, становился «бобовым королем», и все должны были воздавать ему почести.
Какое задорное, бьющее через край чисто народное веселье! Старики, женщины, дети пьют, горланят, свистят, поют
Или еще (опять излюбленная Иордансом тема) — «Сатир в гостях у крестьянина». Мифы Эллады в типично фламандском народном преломлении! Да, толстощекий крестьянин, дующий на ложку, — подлинный монумент! А толкующий с ним козлоподобный сатир — это тоже фламандский крестьянин, но более хитрый, занозистый и с копытами вместо ног…
И так же типичными крестьянами с морщинистыми, загорелыми лицами и крепкими жилистыми руками выглядят в религиозных картинах Иорданса святые и князья церкви. В этом отношении особенно характерны его «Четыре евангелиста» (Париж, Лувр).
В том же зале Эрмитажа, где лоснится, сияет живопись Иорданса, высокая длинная стена вся покрыта двумя рядами картин огромного размера. Это, быть может, богатейшее в мире собрание работ двух других сотрудников Рубенса: Франса Снейдерса и Пауля де Воса.
Первый был сверстником Рубенса, учился у Питера Брейгеля-младшего, ездил в Италию, был очень близок с Рубенсом, с которым постоянно работал, равно как и с ван Дейком и Иордансом. Второй учился у Снейдерса и тоже не раз помогал Рубенсу.
Солнечный гений Рубенса, мажорная тональность его искусства, его грандиозное, героическое видение мира определяют всю фламандскую живопись XVII столетия.
Перед ансамблем этих картин буквально захватывает дух, как перед самой великолепной, радостно-торжественной соборной или дворцовой росписью той же эпохи. А между тем сюжеты самые как будто обыденные: нижний ряд — знаменитые «Лавки» Снейдерса, верхний — звериные сцены де Воса. Но какой пафос, какой подчас подлинно рубенсовский размах!
Лавки: рыбная, дичи, овощная, фруктовая, опять рыбная, опять битая дичь и т. д. Все плоды моря — крабы, устрицы, огромные рыбьи туши, лангусты, угри, еще живые и копошащиеся. Дичь, от крупной, с рогами или клыками, до мелких зайчат, от больших лесных птиц до самых крохотных, разноперых, в таком изобилии, что от этого зрелища огромный пес радостно становится на задние лапы, заглядывая в лицо хозяину. Бесчисленные овощи и бесчисленные фрукты, с солнцем, которое озолотило виноград и под лучами которого все это расцвело и созрело. Грандиозная панорама плодородия нашей земли, всех даров природы, подлинно «Охотный ряд» зажиточного антверпенского бюргерства. Только это и писал Снейдерс на своих картинах (писать
Мы недаром сравнили эти композиции с роскошной стенной росписью: эрмитажные «Лавки» были написаны Снейдерсом для столовой епископского дворца в Брюгге, где должны были составить неотъемлемую часть общего декоративного ансамбля.
А наверху — охота на леопарда, на медведя, на оленя, взбесившаяся лошадь, волки, грызущиеся собаки. Сплошное движение, яростная борьба, беспощадная травля, бурный динамизм. Пауль де Вос несомненно талантлив, и картины его эффектны и декоративны. Но разве все это было бы мыслимо без Рубенса, без его знаменитых охот, как, например, «Охота на кабана» в Дрезденской галерее, которая своим всепобеждающим динамизмом, как бы олицетворяющим вечное мировое движение и стихийное единство природы и людей, восхитила и потрясла у нас тысячи и тысячи любителей живописи, когда эта галерея была выставлена в Москве?
Есть, однако, один художник, к которому слова Герцена о «сценах, вырванных из клокочущей около нас жизни», применимы в еще большей степени, чем к Иордансу да и к кому-либо другому из фламандских мастеров XVII века. Это Адриан Броувер.
Он не получал крупных заказов, слыл забулдыгой, испытывал всяческие притеснения и не мог похвалиться славой ни в аристократических, ни в буржуазных кругах. Но два очень требовательных коллекционера, стоящие в первом ряду величайших художественных гениев всех времен и народов — Рубенс и Рембрандт, хранили у себя как редкостные, неповторимые в своей оригинальности произведения живописи: первый — семнадцать, а второй — восемь его картин!
Броувер жил в эпоху пышного расцвета стиля барокко, но, право, ничего барочного нет в его искусстве. Возьмите любую композицию Рубенса: крупнофигурную сцену, портрет или пейзаж, и вы ясно увидите ее построение — торжественное, величественное и бурное, которое составляет единый аккорд с архитектурой храмов или дворцов, где красовалась в те времена эта живопись.
У Броувера совсем другое: бытовые сцены, а иногда пейзаж, как бы вырванные из самой жизни, из природы и непосредственно перенесенные на дерево или на холст. Основа их — цвет. Этот художник — изысканный и могучий колорист. Какая насыщенная, тонкая, сверкающая тысячами нюансов палитра! Вот нежный кремово-желтый тон, а вот бурый, глубокий, а там именно, где это всего эффектнее, какое-нибудь влажно-зеленое или медно-красное пятно! Пейзажи его, пронизанные каким-то особым, часто тревожным настроением, предельно выразительны. А реализм всего его искусства может и сейчас почитаться непревзойденным образцом.
Броувер по рождению фламандец, но часть жизни он провел в Голландии и поэтому как бы принадлежит в одинаковой степени и к той и к другой школе. Но последние годы он прожил в родной Фландрии и испытал там благотворное влияние Рубенса.
Картины Броувера маленького формата, и сюжеты их отнюдь не «высокого стиля». Броувер действительно проводил целые дни и ночи в накуренных крестьянских кабачках, в темных подвалах, где собирались горькие пьяницы, и там же, наслаждаясь игрою редко проникавших в такие хмурые дебри солнечных лучей, он вырывал озаренные на миг этими лучами сцены полуживотной, неприглядной жизни: дикие драки, свалки, разнузданные пирушки, в которых сам принимал участие.