Велики амбиции, да мала амуниция
Шрифт:
Пётр Андреевич никогда не бывал в подобных заведениях в отличие от Романенко, чувствовавшего себя здесь привычно, и с удивлением и ужасом наблюдал происходящее. Среди обитателей ночлежки оказывались люди самые разные: босяки, рабочие, разорившиеся крестьяне, клеймёные воры, бывшие интеллигенты, отставные военные, проститутки, дворяне… Каким-то невероятным роком свело этих опустившихся, спившихся, часто потерявших человеческий облик и разум людей в этом месте.
– Марков, Семён Григорьевич, отставной штабс-ротмистр…
– Где же твои награждения? – грустно спросил Романенко.
Штабс-ротмистр опустил глаза:
– Похмелиться не на что было…
– Свободен!
На смену Маркову явилась женщина в мужских кальсонах, растрёпанная и пьяная. Она посмотрела на Вигеля и улыбнулась нагло:
– Ой, какой красавчик… Может, приласкаешь меня?..
Вигель отвернулся. Романенко покачал головой:
– Лялька, Лялька, в прошлый раз ты ещё в юбке была… В другой раз приду – голая скакать будешь?
– Для тебя, красавчик, хоть сейчас разоблачусь!
– Убрать её, – скомандовал Романенко.
С одной из коек послышался хриплый голос:
– Василь Васильич, может, вы меня по старой памяти так перепишите, не заставляя к вам подходить? Я Тихон. Самсонов Тихон.
– Самсонов Тихон? А, припоминаю! Артист!
– Артист, так точно-с…
– Отчего ж ты подойти не желаешь?
– Василь Васильич, дело в том, что на мне штанов нету… Неудобно-с без штанов-то…
– Куда ж ты их подевал, Тихон?
– В карты проиграл-с… Третий день с койки не схожу.
– Мурашов, – обратился Романенко к одному из полицейских, – найдите этому несчастному штаны…
– Слушаю, ваше благородие!
– Эх, Тихон, Тихон, артист ведь был! И не совестно?
– Жутко совестно, Василь Васильич… Сколько раз клялся завязать, а всё впустую… – всхлипнул Тихон.
– Экскюзе муа, – послышался голос прямо над головой у Вигеля, и оттуда свесилась к нему из-за ширмы чья-то рука. – Жё рёгрет боку, мэ пувэ ву мё донир де табак?16
Романенко, не оборачиваясь, протянул кисет, и Вигель передал его просящему.
– О, гран мерси, гран мерси!17 – кисет тотчас исчез за ширмой.
– Простите, с кем имею честь? – полюбопытствовал Пётр Андреевич.
– Моя фамилия Неверов. Мон гранпэр18 был помещиком в Тульской губернии…
Вигель удивлённо приподнял брови.
– Он говорит чистейшую правду, – подтвердил Романенко. – Дед его был помещиком, да отец его прокутил и помер рано, а Сергей Прокофьич тоже смолоду кутил… И докутился…
– Истинная правда… Се терибль!
– Сергей Прокофьич, вы бы спустились, однако, чтобы я мог вас переписать.
Из-за ширмы показались худые, обмотанные тряпьём ноги. Неверов спрыгнул на пол. Это был ещё нестарый человек, несмотря на нищенскую, драную одежду, сохраняющий остатки былого достоинства. Он был, в отличие от большинства своих соседей трезв и даже выбрит.
– Боже мой, как же вы здесь-то оказались? – спросил Вигель сочувственно.
– Эх, сударь, жизнь странная штука… Видать, должно кому-то в ней и в этих клоповниках подыхать… Почему ж не мне?
– По-моему, для вас это место не подходит.
– Вы так полагаете, сударь? Может быть, предложите мне лучшее?
– Человек не должен так жить…
– Ву завэ рэзон19! – воскликнул Неверов. – Только где вы здесь видите людей? Мы уже давно не люди… За редким исключением… За табак спасибо! – с этими словами он вновь забрался на свою койку и задёрнул ширму.
В этот момент полицейский втолкнул в комнату человека средних лет, одетого в архалук и валенки. Половина лица его была обожжена, а глаз скрывала тёмная повязка.
– Ба! – поднялся навстречу Романенко. – Никак Калач собственной персоной? Вот, это так радость!
– Что, нашли меня, господин Романенко? – усмехнулся Калач. – Волчиха, стерва, сдала? Всегда знал, что эта тварь продажная меня ради своих волчат сдаст… Подлянка!
– Зачем же знался с нею, когда знал?
– А вы поглядите на мою рожу: какая баба её облизывать захочет? Любая поворотится… А Марфутка не воротилась. Ей серёжки какие да денег притащишь, так она из Волчихи в кошку ласковую обращалась. Приголубит, ублажит, как никакая другая. Аки принца заморского… Да и хороша она, что уж говорить! Предупреждал меня Кочегар…
– А где же он сам? Кочегар-Рахманов?
– Э, господин Романенко, его вам так легко не словить! – усмехнулся Калач. – А от меня вы ничего не узнаете. Я вор глазастый. Каторгой меня не запугаешь. Так что отправляйте меня в тюрьму. Отвечать на ваши вопросы я не стану. Не дождётесь.
– Жаль, Калач, жаль. А я думал, мы с тобою побеседуем!
– Не о чем мне с вами беседовать. Не на того напали. Я вам не Бубен, который со страху мать родную сдаст… Кстати, вам, может, интересно будет, где его труп искать? Не найдёте! Он уж из-подо льда не всплывёт!
– Укокали, значит?
– А как же иначе, господин Романенко? У нас с этим строго: предателей мы не прощаем. Из-за него Юла погиб. Так что туда ему и дорога.
– Ну, что ж, не хочешь про Рахманова рассказывать – не неволю. Сами найдём. Только уж изволь представиться. А то не Калачом же мне тебя записывать…
– Это извольте: Затырин, Фёдор Платонович. Отца, матери не помню. Родичей не имею. На свете живу сорок один год. Достанет с вас?
– Вполне! – кивнул Романенко и скомандовал: – Увести его.