Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Шрифт:
К тому времени, о котором мы ведём речь (конец 20-х — начало 30-х годов), понятие «бродяга» начало активно вытеснять «ивана». Слово «иван» постепенно становилось архаизмом (хотя ещё в 1925–1927 нередко можно было услышать и «иван, не помнящий родства», и даже «иван с волгой» — мелкий уголовник, выдающий себя за «авторитета»). «Бродяга» был для новой криминальной поросли ближе и понятнее… Сохранилось почётное определение «бродяга» по сей день
Что касается «шпаны» и «урок» — оба слова уходят корнями в далёкие времена царской каторги. «Шпана» берёт начало от «шпанка» — так пренебрежительно именовалась на царской каторге общая масса арестантов («шпанка» на сибирском наречии — овечье стадо). Однако со временем слово потеряло оттенок пренебрежительности и стало обозначать «благородный преступный мир», свято хранящий старые «традиции», «правила» и «понятия».
История слова «урка» ещё более любопытна. Есть соблазн связать его с диалектным псковским, тверским, вятским «уркать» — ворчать, бурчать, кричать (то есть, возможно, таким образом подавать условные разбойничьи сигналы). Однако подобное толкование слишком искусственно и неубедительно. На самом деле слово родилось в результате безграмотности старорежимных каторжан.
На царской каторге «сидельцы» были заняты тяжёлыми работами, особенно на рудниках (Акатуй, Нерчинск, Шилка и пр.). Каждому из них задавался так называемый «казённый урок» — установленное задание, которое каторжанин обязан был выполнять ежедневно. Так вот: в косвенных падежах (а также во множественном числе) арестантский народ нещадно искажал это слово, произнося «урки», «на урках» и так далее. Множество таких речевых примеров встречается в «Записках бывшего каторжника» П. Якубовича:
«— Казённого урку десять верхов выдолбить полагается»…
«— На казённых урках далеко не уедешь»…
«— Старательские… Работа рудничная за плату так зовётся — сверх, значит, казённых урков»…
Понятно, что нередко и начальство, и более грамотные вольные насмешливо поддразнивали «сидельцев»: «Эх, вы, урки!», подчёркивая это неправильное произношение. И в конце концов с несколько смещённым ударением словом «урка», «урки» стали обозначать каторжан, профессиональных преступников. Причём сам уголовный мир произносил эти слова с гордостью. Позже появились и производные» — «уркан» (по созвучию с «иван»), «уркач» (созвучное уголовным «специальностям» — «дергач», «щипач», «ширмач»), «уркаган» (по аналогии с «хулиган»; в старых «блатных» песнях оба слова нередко встречаются рядом)…
Называя себя «урками», «уркаганами» (что как бы подчёркивало их связь с «благородным преступным миром» прежних времён), профессиональные уголовники своим противникам из числа «бывших» дали прозвище «жиганы» (или, как нередко произносилось с форсом, — «жиганы»).
Некоторые исследователи (например, уже упоминавшийся С. Кузьмин, начальник кафедры Академии МВД России) ошибочно полагают, что слово «жиган» носит пренебрежительно-негативный оттенок:
«…Так в прежние времена именовали тюремный пролетариат, базарных босяков и проигравшихся в карты неплатежеспособных должников» («Организованные преступные группировки в местах лишения свободы»).
Подобное пренебрежение к «идейным» Кузьмин объясняет тем, что они «вначале не имели достаточных преступных навыков, чёткой организованной структуры и крепких связей между собой, постоянных мест сбыта награбленного и похищенного».
На самом деле такое толкование слова «жиган» не имеет ничего общего с действительностью. Кузьмин, как и ряд других исследователей, в объяснении этого уголовного термина опирается на книгу очерков Власа Дорошевича «Каторга», где известный русский дореволюционный журналист, рассказывая о каторжных кастах, определяет «жиганов» следующим образом:
«Жиганом» на каторге вообще называется всякий бедный, ничего не имеющий человек, но, в частности, этим именем зовут проигравшихся в пух и прах «игроков».
Однако следует особо подчеркнуть, что подобное, пренебрежительное определение бытовало лишь на каторге (не только на сахалинской, но и, например, на акатуйской). Причём поначалу оно применялось именно к азартным игрокам, горячим, отчаянным в игре, которые спустили всё своё имущество, остались голыми и босыми. Объясняется это тем, что в русских говорах корни «жиг», «жег» связаны со значениями «палить», «гореть», «производить чувство, подобное ожогу», а также с нанесением болезненных («жгущих») ударов. И слово «жиган» первоначально связано с огнём (кочегар, винокур, человек, запачкавшийся сажей), позже — с «горячими» людьми (плут, озорник, мошенник).
Но в целом среди уголовников царской России «жиганы» были одной из самых уважаемых каст. В. Крестовский, серьёзно изучавший преступный мир 19-го века, устами одного из персонажей говорит в романе «Петербургские трущобы»: «Не всяк-то ещё «жиганом» может быть! Ты поди да дойди-ка сперва до «жигана»… В арестантской иерархии, по свидетельству одного из исследователей преступного «дна» дореволюционной России, писателя и журналиста А. Свирского, «жиганы» относились к высшему разряду — «фартовикам», Причём к «сливкам» «фартового» общества (уже за ними шли «шпана» и «счастливцы»).
В начале 20-го века «жиганами» стали называть «горячих», дерзких, отчаянных преступников, уголовных вожаков. Именно поэтому «уркаганы» прозвали так «идейных» бандитов — те шли на самые дерзкие ограбления, убийства, очертя голову бросались в рискованные предприятия, не останавливаясь ни перед чем.
Любопытно, что и после разгрома «бывших» уголовный мир сохранил одобрительную окраску слова «жиган». В 1930 году Дмитрий Лихачёв, узник СЛОНа (Соловецких Лагерей Особого Назначения), публикует в лагерном журнале «Соловецкие острова» статью «Картёжные игры уголовников», где, помимо всего прочего, отмечает:
Жиган — «настоящий», удалой вор, герой, каким рисует его шпана.
Жак Росси в своём капитальном «Справочнике по ГУЛАГу» даёт следующее определение «жигана» — «молодой, но авторитетный уголовник, вожак».
Таким образом, называя своих противников «жиганами», «урки» не выражали к ним пренебрежения, даже наоборот — оценивали их объективно и по достоинству. Но это не помешало «старым» уголовникам развязать против «новых» жестокую войну, объединив свои усилия в единый кулак.