Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Шрифт:
В сознание обывателя внедрялся образ ГПУ как «первого друга и защитника» рабочих и крестьян. Провозглашалась необходимость сотрудничества с этим учреждением как дело чести и доблести каждого гражданина. ГПУ — Главное политическое управление при НКВД (Народном комиссариате внутренних дел) — заменило в 1922 году печально известную ЧК. Перед ГПУ ставилась цель: борьба с контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом (на деле функции были, конечно, шире — преследование партийных оппозиций, подавление церкви, контроль за нэпманами и пр.). Чтобы ярче представить атмосферу тех лет, процитируем отрывок из «Ненаписанной книги» М. Кольцова:
Представьте себе белогвардейца, приехавшего осуществить заговор в Советской стране. Пускай даже он прибыл со всякими предосторожностями и поселился у своего друга, белогвардейца же; пусть ГПУ о нём не подозревает… Но ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения… Если белый гость покажется подозрительным,
К 1927 году тема «политического бандитизма» достигает апогея. В это время в обществе витает призрак надвигающейся войны. Что называется, «в воздухе пахло грозой», на международной арене обстановка всё более накалялась. Полицейский налёт на советское торгпредство в Лондоне, разрыв по инициативе британского министра иностранных дел Остина Чемберлена дипломатических отношений Англии с СССР, убийство советского полпреда в Варшаве П. Л. Воейкова, постоянные сообщения о диверсиях и террористических актах сеяли среди населения панику.
В мае исполком Коминтерна публикует тезисы «О войне и военной опасности». 4 июня Николай Бухарин на пленуме МК ВКП (б) заявляет прямо: «Все мы сейчас абсолютно единодушны в том, что… необходимо в упор поставить вопрос о возможном нападении на СССР» («Правда», 18 июня 1927 г.).
В июле высокопоставленные чины (В. Р. Менжинский, Г. Г. Ягода) в интервью рассказывали о том, как подлые белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали в Белоруссии в красноармейскую засаду и были уничтожены. (Что тут же использовали в своём бессмертном творении Ильф и Петров, заставив Остапа Бендера, создателя «Союза меча и орала», разразиться тревожной тирадой, рассчитанной на бубличных дел мастера гражданина Кислярского: «За нами следят уже два месяца и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придётся отстреливаться… Я дам вам парабеллум»).
Пресса нагнетает напряжённость, постоянно публикуя репортажи о военных манёврах и массовой подготовке населения на случай боевых действий, в том числе уличных боёв и газовых атак.
Военную истерию в стране летом 1927 года отмечали и многие иностранцы, рассказывая в своих репортажах о бесчисленных манёврах, тревогах, учениях по оказанию первой помощи…
Именно на этом фоне истерические призывы к бдительности, панегирики ГПУ, требования разоблачать «белогвардейских шпионов и бандитов» обретают особо зловещую окраску. Вновь обратимся к «Ненаписанной книге» Михаила Кольцова:
ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения, какие можно себе только представить. Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч населения работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого — свыше тридцати миллионов по самой-самой меньшей мере (жёны рабочих, вся Красная Армия, кустари, бедное крестьянство, середняки…) составляют реальный актив ГПУ. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое.
Ясно, что в такой обстановке поисков «классового врага», и прежде всего — из «бывших», уголовный мир не мог оставаться равнодушным наблюдателем. Пригревать у себя на груди «белую кость», к тому же нередко — из числа контрреволюционного офицерства, в подобных условиях значило навлекать на себя мощный удар полицейского государства. Это соображение послужило новым (и мощным!) доводом в пользу вытеснения «жиганов» из «благородного преступного мира».
Разумеется, «шпионскую» тему отразил и «блатной» фольклор в известной песне про Марсель:
Стою я раз на стрёме, Держу в руке наган, Как вдруг ко мне подходит Неизвестный мне граждан. Он говорит мне тихо: «Позвольте вас спросить, Где б можно было лихо Эту ночку прокутить?» А я ему ответил: «Не дале как вчера Последнюю малину Завалили мусора» Он предложил мне деньги И жемчуга стакан, Чтоб я ему разведал Жиркомбината план. Он говорил: «В Марселе Такие кабаки, Такие там бордели, Такие коньяки! Там девочки все голые, А дамы — в соболях, Халдеи носят вина, А воры носят фрак!» Советская «малина» Держала свой совет, Советская «малина» Врагу сказала «Нет!» Мы взяли того фраера, Забрали чемодан, Забрали деньги-франки И жемчуга стакан. Потом его мы сдали Войскам НКВД, С тех пор его по тюрьмам Я не встречал нигде. Нам власти руки жали, Жал руки прокурор, Потом нас посажали Под усиленный надзор…Другими словами, усилия официальной пропаганды не пропадали даром. Они сказывались на мировоззрении «социально близких» советской власти людей — уголовников-«уркаганов», босяков, беспризорников… Постепенно в их сознании стал формироваться образ врага — «бывшего», «белой кости», «барина», демонического «носителя зла». А поскольку новая идеология открыто заигрывала с уголовщиной, такая массированная обработка сознания не могла не привести к расколу в уголовной среде.
«Держишь зону — держишь волю»
Итак, мы назвали несколько причин, определивших крах «бывших» в преступном мире.
Первая — насаждение красными идеологами в массах неприязни к «новым собственникам» — нэпманам, и вследствие этого — возникновение в городском фольклоре колоритных фигур «благородных разбойников», которые грабят только богатых. То есть подчёркивалось классовое расслоение общества и создавался «образ врага» — «буржуя». В этом свете грабёж уголовниками «буржуев» приветствовался, преступления же против порядка управления — определялись как «поддержка толстопузых», удар в спину «родной Советской власти».