Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Шрифт:
Во всей этой истории неясным остаётся одно: зачем Урицкому понадобились сыщики? Ведь на князя Боярского вышли чекисты. А этим ребятам напора и умения выбивать нужные сведения было не занимать! Скорее всего, «сыскари» просто были привлечены для проведения быстрой полномасштабной операции по изъятию ценностей (в восемнадцатом году и в милиции, и в угрозыске, и в ЧК ощущался недостаток людей; большинство воевало на фронтах гражданской войны). Своими силами чекисты просто бы не справились: нужно было провести огромное количество арестов в разных концах города, и сделать это практически одновременно, пока весть об аресте князя не распространилась
Но есть в истории «каморры народной расправы» обстоятельство, которое, казалось бы, подтверждает версию о контрреволюционном характере этой опереточной организации. Оно напрямую связано с преступным миром и ролью в нём представителей дореволюционных имущих классов.
Через некоторое время после разоблачения питерских «мафиози» в угрозыск обратился некий гражданин Церс и заявил, что его ограбили. Неизвестный в сопровождении ещё четырёх человек в военной форме, представившись комиссаром ЧК и предъявив ордер на обыск, проник в квартиру Церса. Далее грабители связали хозяина, перерезали телефонные провода и, угрожая револьвером, забрали из тайного хранилища, указанного Церсом, 100 тысяч рублей, а также 800 финских марок.
Пострадавший указал приметы налётчиков: «комиссар» — среднего роста, бритый, худощавый, интеллигентного вида, в чёрном пальто, на голове — мягкая шляпа; военные — один с лицом кавказского типа, одет во френч цвета хаки, второй — в офицерской шинели, с георгиевской ленточкой, у третьего Церс заметил только усики, а четвёртого и вовсе не запомнил.
По приметам сотрудники уголовного розыска определили, что «комиссар» — некто Фельденкрейц, налётчик, подозреваемый во многочисленных грабежах. На квартире у него во время обыска были обнаружены деньги и ценности, взятые у Церса.
Во время следствия неожиданно выяснилось, что фамилия Фельденкрейца как одного из руководителей приснопамятной «каморры» есть в списке князя Боярского (непонятно, с чего вдруг в угро вспомнили о списке из сотен фамилий, уже находившемся в ЧК и не имевшем никакого отношения к пошлому грабежу). Налётчика доставили в ЧК. Ну, тут уж можно даже не продолжать: нашёлся у него и план захвата Петрограда, и план переворота, затеянного контрреволюционерами, и другие документы, «полностью изобличающие не только его враждебную деятельность, но и наличие в Петрограде разветвлённой сети заговорщиков». Естественно, Фельденкрейц тут же во всём и признался.
Опять-таки оговоримся: мы ни в коем случае не оспариваем существование в Питере того времени подпольного сопротивления большевизму. Глупо было бы. Но в данном конкретном случае… Интересно получается: с одной стороны, контрреволюционеры готовят переворот, с другой — активно перевозят ценности за рубеж. Грабят обывателей — и одновременно вынашивают планы создания будущего правительства (как «признавался» на допросах Фельденкрейц).
В принципе, истории с грабителем Фельденкрейцем можно было бы найти достаточно простое объяснение. Ничего удивительного, если в числе клиентов князя оказались и те, кто намеревался переправить (или даже переправлял) за границу не свои семейные ценности, а награбленное в смутное время. Может быть, одним из таких клиентов был Фельденкрейц. Но дело в том, что во всей этой истории вообще концы не сходятся с концами.
Первое: уголовный розыск якобы давно уже подозревал Фельденкрейца в грабежах; его не брали просто за отсутствием улик.
Второе: «сыскари» знали, где он живёт (как быстро они нагрянули в дом и нашли все улики!).
Наконец, третье: оказывается, в угрозыске знали и то, что фамилия Фельденкрейца числится среди членов «Каморры народной расправы», причём «в списках руководителей»! Но согласитесь, Фельденкрейц — это же не Петров. Оперативникам бы сразу по обнаружении такого вопиющего факта скрутить уголовника-контрреволюционера (и без того уже находившегося на подозрении) и доставить в «чрезвычайку»! А они — ни сном ни духом. Мол, мало ли в Бразилии всяких Педро… И только когда налётчик «подлетел» на грабеже, вдруг опомнились: ба, Фельденкрейц, да мы же про тебя в бумажке читали! Как же мы запамятовали?
А может, попросту добавили бандюгу «для ровного счёта» к «русским мафиози»? Двух зайцев убили: и уголовника «расшлёпали», и дописали ещё один драматический акт к красивому спектаклю о «белогвардейской каморре»!
В общем, вся эта история наводит на мысль о том, что в Моисее Урицком пропал талант третьестепенного бульварного писателя. И он решил попробовать себя в сочинении кровавых заговоров «из итальянской жизни» (не случайно, кстати, оперативники угро так никогда и не узнали, откуда, собственно, выплыла фигура князя Боярского: он был подан им чекистами на блюдечке в качестве главного подозреваемого без комментариев и пояснений). А главному чекисту Питера подыграли и славные ребята из «уголовки» — сознательно или по душевной простоте.
«Их благородия» набирают рекрутов
И всё же, несмотря на историю с «Каморрой народной расправы», чекистам надо отдать должное: они действительно умело и жестоко подавляли политическое сопротивление большевистскому режиму. При этом, конечно, подвергались пыткам, швырялись в тюрьмы, расстреливались сотни тысяч ни в чём не повинных людей. Но уже к 1922 году опасные очаги политического движения сопротивления тоже были подавлены. И 6 февраля 1922 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия упраздняется за ненадобностью.
Но подавить политическое сопротивление — не значит подавить сопротивление вообще. Как мы убедились, многие бывшие офицеры с самого начала уходили именно в уголовное подполье (вспомните корнета Садовского, барона Краверского, прапорщика Дудницкого, Жидковского-Максимова и пр.). К ним постепенно присоединялись те, кто разочаровался в политическом противостоянии новой власти и видел его бесперспективность, но в то же время не желал признавать её, ненавидел и презирал. На уголовное «дно» опускались не только офицеры, но и другие представители дворянства, интеллигенции, купечества, потерявшие опору и цель в жизни. Такую опору они находили в криминальной среде.
Ради объективности следует подчеркнуть: речь идёт не о всём русском офицерстве, оставшемся волею судеб в Советской России. Беспристрастные цифры свидетельствуют о том, что 43 процента офицеров (в том числе и генералов) предпочли служить в Красной Армии! При этом каждый пятый из них до перехода в Красную воевал в Белой Армии! Что касается военной элиты (офицеров Генштаба), на службу Республике Советов перешли 46 процентов военных.
Приводя эти цифры, Вадим Кожинов в своём исследовании «Россия. Век XX» комментирует их следующим образом: