Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

Сидоров Александр Анатольевич

В основном «делали ноги» весной и летом. Как поётся в старой лагерной песне:

Это было весною, зеленеющим маем, Когда тундра проснулась, развернулась ковром. Мы бежали с тобою, замочив вертухая, Мы бежали на волю, покати нас шаром — По тундре, по железной дороге, Где мчится поезд Воркута — Ленинград, По тундре мы бежали от погони, Чтобы

нас не догнал автоматный заряд…

Но нередко «отрывались» и зимой. Не зря в блатном жаргоне до сих пор «встать на лыжи» значит «совершить побег».

Мы не ставим перед собой цели в этом очерке рассказать о побегах гулаговских арестантов. Достаточно много страниц посвятил им Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Повторять его — нет смысла. Но вот кое-что уточнить — смысл есть.

Начнём мы с другого лагерного писателя — Варлама Тихоновича Шаламова, испытавшего на себе весь ужас сталинских лагерей. Есть у Шаламова рассказ «Последний бой майора Пугачёва». В нём изложена история побега, который организовал бывший майор Советской Армии Пугачёв, зэк, культорг лагеря. В рассказе, правда, не указано, за что был осуждён Пугачёв, но из множества косвенных деталей и характеристик ясно: за «политику». Все, кто уходит вместе с ним в побег, тоже бывшие военные: разведчики, лётчики, водители — и офицеры, и рядовые. Они привыкли к риску, к смерти, не хотят быть рабами. Увлечённый повествованием, Шаламов с каким-то особым любованием описывает, как беглецы душили и расстреливали часовых и дежурных, как, окружённые на болоте, вооружённые заключённые уложили замертво 28 бойцов и невесть сколько ранили… Сам же Пугачёв застрелился в тайге.

В очерке «Зелёный прокурор», посвящённом истории колымских побегов, Шаламов указывает на источник рассказа о майоре Пугачёве. Это — побег, возглавленный неким подполковником Яновским.

Любопытен также один штрих: Яновский со своими боевыми товарищами ставил перед собой цель — захват военного аэродрома. Вспомним восстание Ретюнина…

Если добавить сюда упоминаемых Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» одноглазого полковника Воронина (или Воронова) и старшего лейтенанта бронетанковых войск Сакуренко, поднявших восстание и решивших взять ни много ни мало Воркуту, но расстрелянных штурмовиками на бреющем полёте, — картина получается довольно пёстрая. За малым не вторая мировая война. Как же отделить легенды от реальных событий?

Конечно, эта страница нашей истории требует глубокого и тщательного изучения. Но нам повезло: удалось отыскать человека, который лично участвовал в пресечении крупнейшего колымского побега, послужившего основой для многочисленных легенд о майорах пугачёвых и полковниках яновских. Суровая проза жизни, к сожалению, менее возвышенна, чем её многочисленные литературные переложения.

Анатолий С. не читал произведений Шаламова. Он рассказал о том, с чем пришлось столкнуться ему самому. В конце 40-х годов он проходил срочную службу в составе конвойных войск на Колыме. Любопытнее всего то, что на эту службу он был призван спустя короткое время после того, как… отбыл наказание на той же Колыме, куда попал ещё несовершеннолетним за вооружённое разбойное нападение! (Так что в судьбе власовцев, становившихся после освобождения «вертухаями», нет, как мы видим, ничего исключительного: бывало и похлеще).

Массовый побег заключённых, совершённый под предводительством бывшего офицера Советской Армии, действительно имел место в конце 40-х годов на Колыме. Событие исключительное даже по меркам тех лет, когда зэки бегали нередко. Возглавил побег не майор и даже не подполковник, а полковник Батюта. Полковник танковых войск, как и утверждал Шаламов.

Правда, осуждён Батюта был не по «политической» 58-й статье, а по уголовной — за мародёрство во время пребывания советских войск на территории Германии.

И ещё одна неточность допущена Шаламовым. Варлам Тихонович, рассказывая о составе арестантов, ушедших из зоны, писал следующее:

Это отделение было сформировано сразу же после войны только из новичков — из военных преступников, из власовцев, из военнопленных, служивших в немецких частях, из полицаев и жителей оккупированных немцами сёл, заподозренных в дружбе с немцами.

Здесь были люди, за плечами которых был опыт войны, опыт ежедневных встреч со смертью, опыт риска, опыт звериного уменья в борьбе за свою жизнь, опыт убийства.

Здесь были люди, которые уже бежали и из немецкого, и из русского плена, и из английского плена. Люди, которые привыкли ставить на карту свою жизнь, люди с воспитанной примером и инструкцией смелостью. Обученные убивать разведчики и солдаты, они продолжали войну в новых условиях, войну за себя — против государства.

Другими словами, автор утверждал, что бежали только «вояки», не имевшие отношения к профессиональному уголовному миру.

В этом сказалась глубокая неприязнь Шаламова к «блатарям». Писатель ненавидел и лагерное начальство, и «воровское» сообщество — причём неизвестно, кого больше. Поэтому ему не хотелось и мысли допустить, что в «героическом» событии участвовали «уркаганы».

А между тем в жизни всё оказалось именно так. Костяк группы составляли вовсе не фронтовики, а уголовники. Бежали заключённые не с территории лагеря (с бесшабашными расправами над охраной, карнавальными переодеваниями и т. д.), что было бы чрезвычайно затруднительно, а с таёжной делянки, с общих работ на лесоповале. Они тихо разоружили сначала самоохранников из числа «бытовиков», а затем — под стволом винтовки — часового по фамилии Лебедев и позже — рядового Чеченко, пришедшего сменить Лебедева на посту. При этом зэки не только убили самоохрану и часовых, но и надругались над их телами, вырезав на спинах солдат красные звёзды.

В дальнейшем, как и в рассказе Шаламова, беглецы вышли на трассу и тормознули проезжавший мимо грузовик. И здесь происшедшее далее не красит Батюту и его подельников: в грузовике находился водитель-заключённый и больной арестант. Больного выкинули из машины (не брать же его в побег!), а водителя взяли с собой.

Вскоре горючее кончилось, и беглецам, бросив машину, пришлось идти пешком. Углубившись в тайгу, «побегушники» наткнулись на зимовье геологов и разграбили его (обошлось, впрочем, без жертв (геологи отсутствовали): взяли кое-что из одежды, сапоги и жратву). Позже один из арестантов случайно заблудился, отстал от группы и наткнулся на солдат, шедших по пятам беглецов. Он и остался в живых…

Военное руководство, понимая, с кем ему придётся иметь дело, постаралось обойтись без жертв среди личного состава. Как это было сформулировано в приказе — «Пресечь побег с наименьшими потерями среди личного состава». Эта нейтральная и гладкая формулировка подразумевала совершенно определённый образ действий: «Не рисковать, не стараться брать живыми, а расстрелять к чёртовой матери!» Впрочем, бойцов не надо было специально уговаривать: они видели, что сделали беглецы с солдатами. Пощады «побегушникам» ждать не приходилось…

Дальше предоставим слово самому Анатолию С.:

— Беглецов мы настигли к ночи второго дня. Они расположились на ночёвку в низине, в большом овраге. Заключённые, судя по всему, были совершенно убеждены, что далеко оторвались от преследования, поэтому даже серьёзного охранения не выставили. А зря. Наши ребята были просто озверевшие. Вот эти самые звёзды вырезанные так всех взбесили, что никто даже не заметил, сколько мы одним махом километров покрыли! Если бы просто убили, это не так бы возмутило: страшно, но ведь служба такая. А вот издевались они совсем зря…

Ну, окружили мы их по всему периметру оврага. Лежим всю ночь, ждём. Ночью же кто полезет? Не видно ничего. А колымская весна, хоть и поздняя, но холодная, пробирает…

Только светать начало, видим — раненько первым встаёт баландёр, ставит котелок на огонь, чтобы воду вскипятить. Потом понемногу просыпаются арестанты. Потягиваются, кости разминают, балагурят, отогреваются… Что говорят, неслышно, слышно только, как смеются, подначивают друг друга. Ну, до завтрака дело не дошло. Команда: «Огонь!», там мы их всех и положили. Не останавливались, пока не расстреляли весь боекомплект. Живых не осталось. Били из автоматов, как в тире…