Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
Шрифт:
Именно прибывшие «блатари» и спровоцировали «сабантуй» в лагере. В один из майских вечеров, когда основная масса арестантов смотрела кинофильм «Римский-Корсаков» (экраном служила белая стена бани), «уркаганы» сделали пролом в стене, разделявшей женскую и мужскую зоны, и толпой хлынули туда.
Позже администрации обманом удалось выманить часть «блатных» и увезти в соседнее лаготделение. «Блатные» обратились за поддержкой к «политикам». И всё завертелось: невыход на работу, ввод на территорию зоны пулемётного взвода, стычки зэков с офицерами и нарядом, гибель нескольких арестантов… В конце концов вся лагерная администрация и надзор покинули зону,
На митинге в столовой (после похорон погибших) был выбран штаб. Возглавил его бывший полковник Капитон Иванович Кузнецов. Были назначены также помощник начштаба, начальники отделов пропаганды, агитации, внутренних дел и т. д. Штаб выработал план обороны. Была объявлена тотальная мобилизация.
Кстати, «военного люда» в лагере было полно, и не только советских фронтовиков. Здесь «мотали сроки» и немецкие, и венгерские, и японские военнопленные. Автор «Архипелага», однако, по одному ему известной причине «подлинными вдохновителями восстания» называет украинских националистов. Оговариваясь, впрочем, что в состав штаба восстания они не входили, а держались сами по себе. Непонятно только, каким образом им удалось стать в таком случае «вдохновителями»?
Подобная характеристика малороссийских партизан, конечно, вписывается в общую схему, созданную Солженицыным в своём романе, где он упорно выдвигает на первое место в лагерном движении неповиновения именно украинских и прибалтийских националистов, всячески умаляя роль советских фронтовиков. Однако у нас есть все основания не разделять подобную точку зрения (см. главу «Ще не вмэр Степан Бандера»).
Будем рассуждать здраво: во главе восстания стали те, у кого был наибольший авторитет среди арестантского люда. В Джезказгане такими вожаками оказались именно фронтовики и офицеры из числа бывших военнопленных. (Из «блатных», по Кекушеву, был один — «министр внутренних дел», уголовник-рецидивист Саженков.). И все рассуждения о якобы «истинных вдохновителях» и «молчаливых наблюдателях от того штаба» (Солженицын) — просто разговоры, что называется, «в пользу бедных».
Не случайна также совершенно разная оценка роли начальника штаба полковника Кузнецова и самого его как личности. Автор «Архипелага» в пренебрежительном тоне отзывается о руководителе восстания. Почему? Да потому, что тот не придал событиям антисоветскую окраску, как пытались поначалу «западники», расклеившие по зоне листовки типа «Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый!», «Хлопцы, бей чекистов!» и т. д. Откровенно говоря, лозунги в той обстановке бессмысленные и провокационные. Кузнецов, напротив, заявил:
— Антисоветчина — наша смерть. Если мы выставим сейчас антисоветские лозунги — нас подавят немедленно. Они только и ждут предлога для подавления. При таких листовках они будут иметь полное оправдание расстрелов.
Цитируем дословно по «Архипелагу». И тут же вынуждены признать: как бы мы ни относились сегодня к такой позиции, в тот момент она была единственно трезвой и разумной! Кроме того, мы должны отдавать себе отчёт, что, несмотря на все репрессии, большая часть «советских» арестантов поддерживала подобную позицию, и поддерживала искренне! «Идейных антисоветчиков» из числа жителей СССР, оказавшихся в лагерях, было не слишком много (как бы того ни хотелось Александру Исаевичу; будем всё-таки реалистами).
Однако публицист берёт в Солженицыне верх над историком. И Кузнецов у него становится политизированным демагогом, который старается угодить «и нашим, и вашим». Потому и стремится Солженицын убедить читателей, что якобы «не очень-то в речи его (Кузнецова. — А.С.) вникали». И даже вводит пикантную подробность: мол, в это время арестанты целовались на вагонках с арестантками.
Даже вынужденный рассказывать о поступках Кузнецова, которые явно не вписываются в его, солженицынскую, «теорию», писатель всячески пытается найти этим поступкам какое-нибудь «гниловатое» толкование.
Вот, например, начальник зэковского штаба предупреждает прибывших на переговоры московских генералов:
— Если войдёте в зону с оружием, не забывайте, что здесь половина людей — бравших Берлин. Овладеют и вашим оружием.
Далее идёт следующий пассаж:
Капитон Кузнецов! Будущий историк кенгирского мятежа разъяснит нам этого человека. Как понимал и переживал он свою посадку?.. Давно ли просил о пересмотре, если в самые дни мятежа ему пришло из Москвы освобождение (кажется, с реабилитацией)?.. Встал ли он во главе движения, потому что оно его захватило? (Я это отклоняю). Или, зная командные свои способности, — для того, чтобы умерить его, ввести в берега… и укрощённой волною положить под сапоги начальству? (Так думаю). Во встречах, переговорах и через второстепенных лиц он имел возможность передать карателям то, что хотел, и услышать от них…
Другими словами, Солженицын, просто в силу ненависти своей ко всему советскому, НЕ ЖЕЛАЕТ ДАЖЕ ДОПУСТИТЬ, что советский офицер мог действовать как порядочный человек, из благородных побуждений. Известный писатель даже опускается до столь позорного приёма, как открытая клевета под видом предположения! Вот ведь, наверное, за спинами арестантов «продавал» их, пошёл на сговор с «вертухаями»… А может, и нет! Ну, просто предположим… И это — о человеке, который ради общего дела перечеркнул всё, даже отказался от освобождения, фактически предпочтя смерть вместе с остальными зэками!
Приём довольно грязный. Как и ряд других, применяемых Солженицыным. Например, ни к селу ни к городу смакование слуха о том, что у начштаба была якобы «временная жена» — бандеровка. Ну это-то при чём? Да так, мол, что-то у него с моральным обликом…
А вот что пишет Кекушев, слушавший самого Кузнецова:
Шла шестая неделя «сабантуя». Многие стали нервничать. Начальник штаба Кузнецов часто выступал и призывал стойко держаться. Говорил он хорошо, и многие даже плакали. Вся семья Кузнецова была уничтожена после его ареста, и он говорил об этом. Многие из нас тоже потеряли родных и, слушая Кузнецова, мы укреплялись в решимости держаться до конца.» («Звериада»)
Да и сам Солженицын вынужден признать, что полковник оставался на баррикадах до последнего и поддерживал всех своими речами. Но и здесь писатель саркастически размышляет: а может, Кузнецов и другие офицеры просто «боялись насмешки больше, чем будущей смерти?»
Как говорится, тут уж слов нет — остались одни выражения…
Но что же само восстание? Оно продлилось 42 дня. «Бунтовщики», кстати, не препятствовали выходу из «зоны» тем, у кого заканчивался срок, кто подпадал под амнистию (в том числе и иностранным военнопленным)… В конце концов на заключённых были брошены регулярные войска при поддержке танков! Восстание было подавлено. Погибло более двухсот заключённых (по официальным сведениям).