Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Все было кончено. Этот выход охранялся так же, как и другие.
— Что делать, "обер-крот"? — спросил я Назимова, когда мы опять спустились в катакомбы.
— Выйти здесь и через степь и Арабатскую стрелку уходить на север. Здесь все равно нас перебьют, как котят.
"Интернационал". Тема этой картины художника Г. Коржева подсказана жизнью. Во время ожесточенного
Голова у Назимова затряслась. Он задумался.
— А что, если мы сделаем так… Я открою пулеметный огонь у главного выхода, подыму шум и все белые заставы оттяну на себя. А вы тем временем выйдете.
— Одному не справиться. Шум нужно делать большой.
— Вызовем охотников.
— Не будет охотников, — ответил я. — Не будет. Безнадежное это дело.
— Посмотрим.
Я не верил в это рискованное предприятие, но Назимов в ответ на мои возражения только молчал.
Он созвал бойцов, рассказал им, в чем дело, и спросил:
— Есть охотники?
Тогда с полу поднялся раненный в ногу партизан Жуков и сказал сердито:
— Я пойду с тобой, ученый. Мне все равно до Арабата не дойти. Днем позже, днем раньше…
Жуков снял шапку и сказал громко:
— Товарищи бойцы, которые трудно раненные. Говорю до вас. Чем оставаться здесь на собачью муку, возьмем "лимонки" и винты и спасем уцелевших товарищей.
— Чего балакать! Давай патроны! — закричали раненые.
Через несколько минут раненые двинулись к главному выходу. Назимов, шатаясь, шел впереди стонущего и окровавленного войска, ползущего на животах и цепляющегося за выступы скал. Мы сняли шапки и смотрели им вслед.
Потом мы пошли к выходу в степь, а у главного выхода начался ураганный огонь и крики "ура".
Смятение охватило белых. Они бросились к главному выходу. Сигнальные ракеты с шипением понеслись в небо.
Бой разгорался, а мы спокойно и быстро прошли мимо брошенных костров в степь. Через два часа мы уже шли вдоль пустынных берегов Азовского моря.
Сначала мы слышали все более редкие крики и выстрелы, потом огонь стих. Разыгранный бой подошел к концу.
…Через несколько лет мне удалось узнать подробности смерти Назимова и наших раненых товарищей из записок белого офицера.
"Последний отряд партизан, — писал он, — целиком состоял из тяжелораненых. Они дрались — надо отдать им справедливость — с упорством людей, одержимых навязчивой идеей смерти. Командовал ими человек в очках, настолько худой, что издали он напоминал огородное пугало. Партизаны дрались с нами только затем, чтобы погибнуть от пуль в открытом бою, а не быть расстрелянными в контрразведке. Их мужество вызвало восхищение даже некоторых из наших офицеров. Только английские наблюдатели оставались, как всегда, совершенно бесстрастными".
Так кончилась подземная война. Недавно в керченских каменоломнях были произведены
Левченко замолчал. Пес, встревоженный нашим молчанием, встал, зевнул и потрогал Левченко грязной лапой, чтобы заинтересовать его в своем существовании. Левченко бросил ему кусок белого хлеба. Пес сглотнул его в воздухе, не сморгнув глазом. Послышался только звук откупоренной бутылки.
1936–1943
КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ
САМОУБИЙСТВО КОРАБЛЕЙ
Пока Гарт заканчивал рассказ, я провел несколько дней на буксире у Баранова.
Каждое утро мы ходили на подъем миноносца, а на ночь возвращались в Новороссийск. Во время этих походов я изучил Новороссийскую бухту с ее голыми берегами и нескончаемыми переменами цвета морской воды. Снова, как и во время рейса к Босфору, я попал в обстановку бесконечных морских разговоров и споров.
Особенно запомнился мне спор между Барановым и Денисовым о качествах матросов на военных кораблях. Баранов защищал парадоксальную теорию, что тип кораблей, их назначение и даже внешний вид оказывают сильное влияние на психику команд. Денисов смеялся над этой теорией и называл ее "морочением головы и фокусами".
Спор принял бурный характер. Обе стороны пустили в ход весь запас доказательств, вплоть до насмешек друг над другом и легкой перебранки.
Победителем оказался Баранов. Последнее доказательство, выдвинутое им, было неуязвимо. Оно получило признание со стороны старых моряков, привлеченных к этому спору.
Доказательство Баранова было простым, но необыкновенным.
Он вспомнил тысяча девятьсот восемнадцатый год в Севастополе. Был заключен Брестский мир. Немцы взяли Перекоп. Сбивая разрозненные части Красной гвардии, они быстро двигались к Севастополю, чтобы захватить Черноморский флот. Для отвода глаз немцы решили сначала передать фронт "украинской державе".
Малочисленные регулярные отряды красных войск под командой Федько с тяжелыми боями отступали к Керчи. Горы были полны татарских белых эскадронов, налетавших на Ялту, Судак и Феодосию.
Севастополь митинговал. Каждый день на собраниях выступали отчаявшиеся люди и умоляли "прекратить говорильню", но их никто не слушал. Военно-революционный штаб приказывал "бросить пустую болтовню" и сорванным голосом кричал в исторических приказах:
"Пусть говорят, что защищать Севастополь бессмысленно! Пусть! Неужели можно сложа руки смотреть, как враг движется по пашен земле, губя по пути все, что дорого нам, революционерам? К оружию! Враг на пороге!"
Но Севастополь не слышал этих призывов и митинговал до тошноты и головокружения, решая судьбу флота.