Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Кофе остыл. Заведующий рестораном — глухой татарин — уснул за стойкой.
— Впервые я столкнулся с археологией очень диковинно, — рас сказывал Левченко. — Это было в Керчи, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, при белых.
Я вернулся из германского плена, пробирался к себе на родину, в станицу Тихорецкую, и застрял в Крыму. Отец мой был машинистом на Северокавказской дороге.
Я вступил в знаменитые партизанские отряды Евгения Колдобы. Действовали мы на Керченском полуострове и все время тревожили
Тогда Крым уже был отрезан от севера. Дрались мы на свои страх и риск. В конце концов белые загнали нас в керченские каменоломни.
Под Керчью и горой Митридата переплетаются сотни подземных ходов, выбитых в желтом известняке. Эти ходы образуют лабиринт на многие километры. Никто, кроме бродяг, прятавшихся в этих подземельях, и археологов, их не знает. Керчь стоит на земле ноздреватой, как губка.
Каменоломни всегда наводили страх на керчан, — в них скрывались бандиты. Их там не могли разыскать годами.
Выходов из подземелий было множество. Можно было спуститься под землю в Керчи, а выйти в степи за пять-шесть километров от города.
Керченские подземелья создавались столетиями. Сначала это были катакомбы первых веков христианства, подземные убежища еще более ранних времен, а потом каменоломни и штольни, вырытые для раскопок. Все это слилось в один сплошной подземный город.
Нас загнали в каменоломни около Аджимушкая.
Мы пытались делать вылазки, но белые постепенно замуровывали вход за входом. Незамурованные входы они оплетали колючей проволокой и ставили около пулеметы.
При каждой попытке прорваться они поливали подземелья пулями и забрасывали ручными гранатами.
Мы сидели в темноте, почти без воды и света. Нефть мы берегли для факелов на случай больших переходов по катакомбам, а обыкновенно горели у нас коптилки.
Я сказал слово "обыкновенно" и понял, насколько оно не подходит к тому, что происходило с нами. Все это было совсем не обыкновенно, а страшно и почти неправдоподобно.
Коптилки освещали трупы товарищей, умерших от ран и сыпняка. Раны гнили. Перевязывать их было нечем.
В нескольких местах вода капала со стен. Это было единственным нашим спасением. Запасы черствого хлеба иссякали.
Первые дни мы потратили на то, чтобы отделить раненых и больных. В одном из подземелий мы устроили лазарет.
Заведовал им единственный среди нас ученый человек, археолог Назимов, — худой и бледный, заика. Он носил желтые очки. Мы даже находили в себе силы смеяться над его очками. Он не снимал их, несмотря на полную темноту катакомб.
Назимов болел страшной болезнью — тромбозом мозга. У него в мозговых сосудах кровь свертывалась в комки. Каждую минуту он мог умереть от кровоизлияния. Он, заикаясь, говорил, что единственное лекарство от этой болезни — пуля в голову, и потому смерть ему не страшна.
Звали мы его "обер-крот". Он прекрасно знал катакомбы. Еще до революции он излазил их в поисках древних погребений. Если бы не он, мы заблудились бы в подземном городе и пропали.
Он выбирал
Первое время нам удавалось прорываться "на-гора", как говорят шахтеры, налетать на белых и уничтожать их отряды.
Потом белые усилили охрану выходов. Начались взрывы.
Однажды из "лазарета" к Колдобе приполз раненый. Он сказал, что наверху творится неладное.
— Что? — спросил Колдоба.
— Роют, — ответил раненый. — У нас в лазарете людям нечего делать, как только дожидаться смерти да слушать. Вот и слушаем. Если кто и застонет, мы просим его помолчать для нас всех, для товарищей. Иной человек умирает, и ему говорят: "Потерпи, не стони, друг дорогой". Он делает уважение и помирает тихо, как ребенок. Тяжко лежать, командир. Лежишь, ловишь ухом, что там наверху, на белом солнце, — и ни голоса, ни крика, ни выстрела, — одна эта подземная глухота!
— А чего вы слушаете, дожидаетесь? — спросил Колдоба.
— Того, чего и ты, командир, — тихо ответил раненый. — Надземного боя мы ждем. Ждем, чтобы наши прорвались в Керчь и ослобонили от гибели. Одна у нас думка про это. А вот сегодня стало нам слышно…
— Рассказывай! — коротко приказал Колдоба.
— Стало нам слышно, — шепотом сказал раненый, — роют прямо над головой. Скрипит что-то и скрипит, как сверло. Ты мне поверь. Я это дело знаю, — белые закладают бурку и сделают вскорости взрыв.
Мы прислушались. С пятисаженной высоты доносился тупой звук ударов и скрежет. Потом шум затих.
Колдоба приказал партизанам рассыпаться по катакомбам и не держаться толпами. Раненые начали переползать в глубь подземелий.
Зажгли факелы и приготовились к переходу. В это время тяжело ухнули своды. Густая пыль полетела с потолков и засыпала факелы. Гром обвала покатился к недрам земли. Горячий воздух сбил меня с ног и почти расплющил о камни.
В темноте бежали и кричали люди. Выли придавленные. С гулом и шорохом продолжала оседать земля.
Взрывом было убито около сорока человек. Когда смятение улеглось, мы зажгли факелы и начали переходить на новое место. Впереди шел Назимов. Шествие при факелах в пыли и чаду катакомб напоминало бегство мертвецов из ада.
После этого дня взрывы делались все чаще. Но мы каждый раз уходили от них. Тогда белые решили затопить катакомбы водой. Для этого надо было поставить мощные насосы и качать воду из моря. Нашелся какой-то шустрый инженер и сорвал этот проект. Он доказал, что затопление катакомб не даст результата. Керченский камень ноздреват, катакомбы полны подземных стоков и воронок. Камень всосет воду и сбросит ее обратно в море. Вода даже не дойдет до тех штолен, где засели партизаны.