Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Подняли Голубя, упрямого и маленького, точно пони; подняли славную белоногую Ночку, зябко дрожавшую от волнения, и тяжелого злого Гусака, пытавшегося достать шахтеров зубами. Становилось светло, и, несмотря на защитные повязки, кони вели себя возбужден но: бились, храпели, рвали из рук поводки… Спокойнее всех вел себя Атаман — серый, вислозадый мерин с голой репицей и старческими, набухшими в суставах ногами. Едва сняли лямки, старик встряхнулся, твердо поставил уши и, прихрамывая, направился прямо к воротам, куда звал его запах мокрых лугов.
Оставалось поднять четырех лошадей, когда прибежал один из комсомольцев, находившихся
Лисица молча выслушал донесение, выбил о каблук трубку и вразвалку пошел к насыпи; как всегда, он не торопился. Нагибаясь к стрелкам, роняя короткие, успокоительные словечки, он обошел цепь и стал за тендером маневрового паровоза. Кто-то из комсомольцев, лежавших поблизости на куче штыба, нетерпеливо спросил:
— Ударим? Или как?
— Ни боже мой! — ответил Лисица вполголоса.
Он отвел в сторону машиниста маневровой "кукушки" — толстяка с лихими солдатскими усами — и что-то шепнул.
— Ну и что ж. Я могу! — сказал, подбоченясь, усач.
— В другой раз… В другой раз, — ответил строго Лисица.
Он сорвал с машиниста пиджак, нахлобучил картуз и, запустив обе руки в кучу штыба, старательно, точно умываясь, помазал ладонями лоб и щеки.
Машинист влез на площадку, и "кукушка" разразилась тревожными воплями.
На дороге показался патруль.
— Как возьмете коней, отходите. Не ждите, — сказал тихо Лисица.
И вдруг, поднырнув под сцепления, закричал несуразным фальцетом насмерть перепуганного человека:
— Караул, грабят!
Два голоса разом спросили:
— Stop! Who is coming? [2]
— Голубчик! Господин офицер! — закричал Лисица пронзительно. — Ваша японец? Не понимай. Ах, бяда! Бегите к мосту! Окружайте!
— What he's speaking? [3]
2
Стой! Кто идет? (англ.)
3
Что он говорит? (англ.)
— …Там они, фугасники… на мосту. Боже мой! Аж сердце зашлось…
Лисица забормотал скороговоркой. Голос его срывался от страха. Измазанный угольной пылью, в мятой фуражке и засаленной кожанке, он топтался перед начальником патруля и твердил, заикаясь:
— По-подъезжаю… г-гляжу… Бегит лохматый в борчатке. Бегит, значит, что-то есть. Даю контрпар. Гляжу, на мосту еще четверо. Взорвут! Ей-богу, взорвут. Айдате, господин офицер.
Строгий начальственный голос брезгливо сказал:
— Не is drunk. Немного поджидайт. What is barichatka? [4]
4
Он пьян… Что такое борчатка? (англ.)
— Сам видел, в борчатке. Борода — во! Морда красная. Из этих, из сопочников. "Зажмурься, кричит, отвернись, если засохнуть не хочешь", а сам шашку прилаживает. Я, господин офицер, не могу. Я на кресте присягу давал… Как заору…
Лежавшие за насыпью толкали друг друга. Войдя в роль, Лисица суетился, хватал офицера за рукава, хлопал себя по ляжкам и говорил, говорил без умолку, умышленно вызывая десятки недоуменных вопросов.
В полсотне шагов от Лисицы под навесом по-прежнему стучали кони по кругу и пощелкивал стопор лебедки. Выдавали на-гора последнюю лошадь.
Наконец кто-то из японцев нетерпеливо сказал:
— Х-орсо… Хорсо… Пойдемте за нами.
— Айдате, господин офицер. Однако, чего я сказал… Прижмут меня господа комиссары. Ей-богу, прижмут!
Суетясь, громко всхлипывая, Лисица повел патруль вдоль насыпи в сторону моста. Вскоре затихли и шаги солдат, и плачущий голос "машиниста".
Сибирские партизаны… Такими их показал на своей картине "За власть Советов" художник С. Герасимов. Это они — простые сибирские мужики — заставили дрогнуть отборные офицерские полки Колчака, обратили в бегство банды атаманов Семенова и Унгерна, войска японских интервентов…
Кто-то, погасив улыбку, тревожно сказал:
— Огнем парень играет.
— Не ухватишь… Он скользкий.
…Стало почти светло. Горы вокруг рудника расступились, позеленели. Высоко над темными кронами деревьев зажглись перистые облака. С дальнего озерка уже летели в низину тонкогорлые кряквы.
Последним поднимали орловского метиса Серыша — старого, но еще крепкого, ходившего когда-то под верхами в отряде Шевченко.
Лошадь вела себя беспокойно. Еще внизу, едва ноги ее оторвались от земли, она стала жестоко рваться, стремясь освободиться от неловко затянутых лямок. От сильных рывков брезент спустился к задним ногам, голова Серыша перевесила туловище и несколько раз задела о бревна. Тогда люди, стоявшие наверху у лебедки, услышали стоны почти человеческой выразительности.
Освобожденный от ремней, Серыш встал, пошатываясь, точно под ногами кружилась земля. Ноздри его раздулись и окаменели. Выпуклыми, дикими глазами смотрел Серыш на светлеющие горы, на лица людей, и пепельная, увлажненная в паху шкура коня зябко вздрагивала.
Кто-то снял пиджак и закрыл Серышу морду. И вдруг ноги коня разъехались, он рухнул на бревна, покрытые угольной пылью. Бока его стали раздуваться с невиданной силой, точно Серыш только что вернулся с дальнего бега.
— Наглотался высокого воздуха… Сердце зашлось, — сказал хозяин пиджака.
— Разность давлений, — пояснил машинист маневровой "кукушки".
Не ожидая Лисицы, партизаны садились по коням. Все знали твердо: придет час, и матрос снова появится в шалаше из корья — рыжеусый, насмешливый, с упрямым подбородком, выскобленным по флотской привычке до блеска.
Вместе с партизанами уходили в тайгу коногоны. Нетерпеливый Андрейка, не ожидая команды, вскочил на Атамана, Ромасю достался Гусак, Савка выбрал горячую, легконогую Ночку. Гордый успехом операции, он заметно важничал: подбоченивался, подобно Лисице, и хмурил без надобности пушистые мальчишечьи брови. Подпрыгивая на голой лошадиной спине, он все время щупал с правой стороны пояс — отцовский, солдатский. Сюда Савка решил подвесить наган, который он сегодня получит в отряде. "А может, и маузер", — поду мал он, поглядывая с завистью на деревянную кобуру соседа.