Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Бонч-Бруевич проверил револьверы — заряжены ли? Положил их под подушку.
Владимир Ильич с нетерпением ждет.
Наконец светлая полоска юркнула в темноту.
Затаив дыхание, подрагивая от радостного нетерпения, Владимир Ильич крадучись подошел к письменному столу, накрыл абажур настольной лампы газетой и включил свет. Прислушался — все спокойно. Выбрал из папки, лежавшей на столе, самый лучший лист бумаги. Осторожно обмакнул перо в чернильницу. Под светом лампы кончик пера вспыхнул синим огоньком. По привычке сдавил виски
Сверкающий кончик пера прикоснулся к бумаге и застыл.
"Как назвать? — думал Ильич. — Очень важно — как назвать?"
Решение пришло сразу. Глубже опустил перо в чернильницу, и на белом листе бумаги заискрились синим светом слова:
ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ
Первый закон новой власти, власти рабочих и крестьян.
Народ победил в революции и должен немедленно ощутить добрые плоды ее.
Ниже, чуть отступя от края, Ильич вывел крупную цифру "1", отчеркнул ее круглой скобкой.
Не отрываясь от бумаги, быстро, четкими буквами написал:
Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.
Поставил точку и зажмурился от нахлынувшего счастливого ощущения.
Миллионы крестьян необъятной России. Еще вчера вы были батраками, бедняками, помещичьими холопами; ваши клочки земли — худшие клочки — ютились возле огромных латифундий помещиков, земля, которую вы обрабатывали своими руками, была в плену, недоступна вам и так желанна и так нужна. Труженики деревни, вы проснетесь утром свободными гражданами свободной страны, вся земля ваша, и все, кто трудится на этой земле, тот и пользуется ее благами.
Четко и ровно ложатся на белый лист бумаги простые и великие слова.
На рассвете 26 октября 1917 года вековая мечта мужика, смутная и часто неосознанная, жадно искавшая выхода из неволи, взрывавшаяся войнами под водительством Степана Разина, Емельяна Пугачева, бунтами и расправами над барами и помещиками, была осуществлена победившей революцией пролетариата.
И вот уже не мечта, не программа, которую надо отстаивать, а выстраданный народом, отвоеванный большевиками незыблемый закон. Закон на века!
Владимир Ильич взял лист бумаги за углы, приподнял его и шепотком прочитал. Он чувствовал себя по-человечески счастливым.
Надо немедленно представить съезду Советов, утвердить, размножить в сотнях тысяч экземпляров, скорее разослать во все уголки России. Раздать солдатам, которые повезут в деревню весть о мире и о земле. "А вдруг по дороге за неимением бумаги раскурят и расскажут потом не так, не точно?" Эта мысль встревожила Владимира Ильича. Надо вместе с Декретом выдать каждому пачку бумаги на табак. Хорошо бы получить с издательских складов прошлогодние календари, календари этого года — год-то кончается. И из листков отрывного календаря, наверно, удобнее закручивать козьи ножки. Надо поговорить с Бонч-Бруевичем.
Владимир Ильич не мог сидеть в одиночестве со своим счастьем.
Он осторожно приоткрыл дверь, на цыпочках прошел через комнату Владимира Дмитриевича в столовую, где спала Надежда Константиновна.
А она не спит. Стоит у окна, закутавшись в платок, повернула к нему лицо, глаза сияют. И не удивилась и не попрекнула, что он не спит. Разве уснешь в такую ночь!
— О чем думаешь? — спросил Владимир Ильич.
— О многом. О счастье.
— Я тоже. Хочешь знать, как звучит первый закон новой власти?
— Закон? — Брови у Надежды Константиновны высоко поднялись. — А нельзя по-другому?
— Ты права. Я тоже задумался над этим словом. Слово "закон" связано со всем беззаконием царской России. Уж очень опостылело это слово народу. Я назвал этот закон декретом.
— Декрет… декретум, — повторила Надежда Константиновна, — как во времена французской революции. Что ж, очень хорошо, хоть и иностранное слово. Ну, о чем же он?
— Первые декреты Советской власти будут о мире и о земле.
Надежда Константиновна взяла из рук Владимира Ильича лист бумаги. Стала читать его шепотом, а потом, все более увлекаясь, уже громким голос ом. Она смахивала с лица слезы, мешавшие ей читать. "Вся земля… обращается в всенародное достояние… Все недра земли: руда, нефть, уголь… переходят в исключительное пользование государства…" Это величественно!
— Это грандиозно! Великолепно!
Надежда Константиновна и Владимир Ильич оглянулись. На пороге столовой стоял Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Разве можно спать в такую ночь!
— С добрым утром! Поздравляю вас с первым днем Советской власти! — Владимир Ильич идет ему навстречу, широко раскинув руки. — Смотрите, какое чудесное утро! — Он отдернул занавеску на окне.
По булыжной мостовой пляшут солнечные блики, по улицам громыхают грузовые машины, куда-то спешат люди, громко разговаривая, оживленные, возбужденные.
— Володя, мне кажется, что надо тебе подумать о законе, который уже существует, — о восьмичасовом рабочем дне, а твой рабочий день. — Надежда Константиновна взглянула на часы, — длится уже сорок восемь часов.
— Есть закон, но пока нет декрета, — ответил, смеясь, Владимир Ильич. — И не пора ли нам вернуться в Смольный?
1966
В Зимнем дворце спряталось от народа Временное правительство. На площади, на набережной стоят наготове революционные рабочие и солдаты. Они ждут выстрела "Авроры" — сигнала к штурму последней твердыни контрреволюции. Этот момент изображен на картине художника В. Серова "Ждут сигнала"