Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
— Свои стреля-яют! — бабьим, дурным голосом выкрикнули вперед!:.
Торопливо, насколько позволяла вода по грудь, загребая то правой, то левой рукой, появляется Петр Димитрич.
— Кричите: "Свои! Свои!" Кричите! — И, не дожидаясь, сам первый: — Свои-и-и! Свои-и-и! — Складывает руки рупором и в сторону нашего берега: — Свои-и-и!
Его крик подхватывают. Невнятный гул проносится по реке: "Ии-и!"
Но выстрелы с нашего берега продолжаются. Я вижу вспышки винтовок. Я жду крика, стона, но ночь спасает нас…
Видны вспышки и сзади, у белых. Но в стороне, не против брода, —
На нашем берегу появляется узкий, трепещущий язык пламени, как у паяльной лампы.
— Пулемет! — слышу я рядом. — Смотри, по своим!
— Свои-и-и! Свои-и-и!
И опять темный гул и высокое, дребезжащее "и-и-и".
Но снова выстрелы.
В злых глазах Петра Димитрича я вижу отражение звездного света, и они кажутся зелеными. Ошалело, пропаще он кричит:
— Запева-ай!
Это уже неизвестно к чему! Кругом молчат.
— Да запевай, черт возьми! — У командира срывается голос. — Что-нибудь! Запева-ай!
И кто-то ощупью, тихо начинает старую солдатскую песню:
Ты не вейся, че-ерный ворон…Подхватывают трое, четверо:
Над-ы моею больною головой…Но из-за выстрелов ничего не слышно. И вдруг невдалеке доносится громкий, уверенный, чистый голос:
Встава-ай, проклятьем заклейме-енный. Весь ми-ир…Это Карпов. Темный, высокий, он пробивается вперед, неся с собой песню и как бы раздавая ее направо и налево.
— "…весь ми-ир голодных и рабов", — подхватывают за ним и идут следом.
Выстрелы с нашего берега прекратились. Поет вся рота. Ряды пришли в движение и двинулись вперед. Сперва медленно, ощупью — не покажутся ли опять на нашем берегу вспышки, — потом увереннее, быстрее — по черной реке, по грудь в воде.
…Никто не даст нам избавле-енья. Ни бо-о-ог, ни царь……Прошло двадцать лет после этого ночного брода, но я больше не слышал такого "Интернационала"! Это был не гимн, который мы и тогда и двадцать лет позже охотно пели после торжественных сборищ, пели в казармах, в клубах, во дворцах, на улицах и площадях. Нет, это был особый, ни с чем не сравнимый "Интернационал". "Интернационал"-пароль, "Интернационал"-спаситель…
Мы вышли на берег. Всё, что держали над головой, чтобы не замочить, опустили. С нас лила вода, и тяжелые, в речном иле, сапоги скользили по траве. У моего третьего взвода, который шел сзади, по уже наслеженному месту, разъезжались ноги. За нами от реки тянулась полоса травы, которая при звездном свете казалась черной и маслянистой, точно посыпанная антрацитом. Только тут, на земле, на ветру, мы почувствовали, что мы мокрые.
Впереди уже слышались новые — не то удивленные, не то виноватые — голоса. Среди них я различил ворчливый голос Петра Димитрича.
Я пропустил взвод и пересчитал людей. Все, в реке никого не осталось! Последним,
— По своим, милый, стрелял? — наконец спросил он.
Пулеметчик поднялся и сел.
— Не видно было, товарищ… — быстро заговорил он, точно давно ждал этого вопроса. — Темно было! Ночь! Не разобрать…
— Плохо стрелял! — сказал Карпов и пристукнул палкой о землю. — Плохо! Все целы!
Пулеметчик облегченно вздохнул, засмеялся, но негромко, про себя, как бы улыбнулся своей радости. Но Карпов стоял над ним, и надо было оправдываться…
— Темно было! Ночь! Не разобрать… — ответил пулеметчик.
1940
НИКОЛАЙ ТИХОНОВ
МЕТКИЙ ВЫСТРЕЛ
В 1918 году в Астрахани было очень тяжелое положение. Белые подняли восстание и захватили большую часть города. Главным руководителем красных войск был тогда Киров. Он работал неустанно день и ночь, сам посты расставлял, сам следил за распределением боеприпасов, он выкинул лозунг: "Астрахань не сдадим!"
Бои и стычки с белыми были чуть не каждый день, но решительного успеха наши части не имели, так как белыми руководил штаб из бывших офицеров, который умело направлял их действия, а их войска кольцом охватили районы города, занятые красными.
— Понимаю, в чем теперь главная задача, — сказал Киров. — нужно лишить белых руководства — разгромить их штаб. Ведь простым глазом виден и дом, где он помещается, а как до него достать?
— Если из пушки попробовать его кончить? — говорят командиры. — Правда, с одного выстрела не попадешь сразу, но нескольких снарядов будет достаточно.
— Задача тут какая, — опять говорит Киров, — если начать обстрел артиллерийский, то много домов разрушишь, прежде чем в него, в штабной дом, попадешь. А разрушишь дома — жителей поубиваешь, имущество у них пропадет. Недовольство будет, и белые пропаганду разведут — дескать, красные людей простых не жалеют и стреляют по городу. Да, кроме того, и все офицеры при первых выстрелах разбегутся и штаб в другое место перенесут, и ничего мы не выиграем…
Думали, думали командиры, потом приходят к Кирову и говорят:
— Есть в городе один знающий артиллерист, уж такой мастер, что без промаха стреляет, с одного выстрела в цель бьет.
— Ну и хорошо, — говорит Киров, — давайте его сюда…
— Да он не пойдет!
— Как — не пойдет?
— Да он непонятный какой-то человек, замкнутый, одинокий…
— Вот он какой! — сказал Киров. — А пришлите-ка его ко мне. Я с ним с глазу на глаз поговорю.
А все знали, как понимает Киров людей и как, с каждым говоря, он человека насквозь видит, чем человек жив, и какие у него мысли на уме, и какое у него сердце — доброе или злое.