Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Дубовик, ни разу не имевший удовольствия сидеть за партой, примерился было сесть, но чуть втиснулся за парту со своей шашкой и подсумками. Он сидел, и его лицо сияло от счастья.
Дрібен дощик іде, А я в ямці сижу. Не рухайте мене, хлопці, Бо я мамці скажу!Но веснушчатый озорной казак гаркнул над ухом:
— Встать, смирно-о!
Дубовик, затарахтев
Конники потешались над ним:
— Твое счастье, что парта одна, а если бы стояла в рядах, ни за что бы ты не выбрался!
— Нет, лучше сидеть на чем стоишь, чем за этой штуковиной! — смеялся и сам Дубовик, оглядываясь на парту.
Красные казаки очистили на дворе место, поставили стол и школьную доску, а сами разместились прямо на земле: кто сел, поджав по-турецки ноги, кто прислонился к плетню. Лучше всех устроились пулеметчики: они сидели на своих тачанках. Сверху им было хорошо видно.
Занятия начались сразу же после чистки лошадей и завтрака. В назначенный час во двор вошел учитель. Вчера все видели его в старенькой черной косоворотке, а сегодня на Семеныче был пиджак, а на голове соломенная шляпа — солнце припекало порядком.
Из школы на крыльцо вместе с учителем вышел инструктор политотдела дивизии, светлоглазый, с журавлиной шеей, Виктор Горшков.
Увидев их, Дубовик, который сам вызвался дежурить, зычно скомандовал:
— Смирно-о!
Загремев ножнами сабель, казаки встали.
Учитель оторопело остановился на ступеньках крыльца. Он оглянулся на инструктора политотдела, не зная, к кому относится вся эта честь, и не зная, что делать ему дальше.
Но Виктор Горшков и не подумал сходить с крыльца.
— Это вам. Теперь вы у них начальник, — вполголоса сказал Семенычу инструктор политотдела и поспешил юркнуть за дверь, в сени.
Старый учитель, смущенно улыбаясь, пошел к столу, махая снятой шляпой:
— Садитесь, товарищи, садитесь!
И когда эти необычные ученики наконец уселись, начал свой первый фронтовой урок.
Уже солнце сошло с полудня, когда комдив Примаков вернулся в Перво-Константиновку. Он ездил в свою дежурную вторую бригаду. Бригада красных казаков стояла у хутора Преображенского и занимала фронт от Черного моря до Сиваша. Ее задачей было наблюдать за Перекопским валом, за которым укрепился — и думал, что сидит в полной безопасности, — барон Врангель.
Вернувшись к себе в штаб дивизии, Примаков тотчас же спросил у комиссара, как идут занятия у Петра Семеновича.
— Занимаются усердно, Виталий Маркович, — ответил комиссар.
И он рассказал, как проходит обучение грамоте.
Накануне учитель с помощью инструктора политотдела дивизии заготовил большие буквы. Их намалевали тушью на картоне и оберточной бумаге. Семеныч по многолетней привычке начал урок с обычных, самых легких, знакомых слов: "ма-ма", "па-па". Он не учел того, что у многих его бородатых и седых учеников "мамы" давно нет и что большинство этих конников сами стали "папами".
— Как же Семеныч не сообразил, что "мама" и "папа" уже не годятся для наших "студентов"? —
— Казаки, Виталий Маркович, так ему сразу же и выложили. Нам, говорят, не худо бы читать какие-либо другие слова. Семеныч быстро нашелся. Взял для складывания новые слоги: "же-на", "де-ти".
— Это уже ближе к действительности. Но можно бы еще лучше. Ему подскажут, я в этом уверен! — говорил Примаков.
— Не знаю, как после обеда, а до обеда он обходился этими словами.
— А Семеныча накормили обедом? — забеспокоился комдив. — У него дома, поди, негусто после врангелевского постоя?
— У нас, Виталий Маркович, тоже нынче постные щи. Но не беспокойтесь — наш рыжий Алей постарался для Семеныча: он сам хочет учиться грамоте, — улыбаясь, рассказывал комиссар о штабном поваре-татарине.
— Ну что ж, пойдем посмотрим, как идет учеба, — предложил Примаков.
И они пошли к школе.
Чтобы не смущать ни учителя, ни учеников, комдив с комиссаром стали у коновязей и прислушались.
Семеныч уже учил складывать еще более понятные всем, подходящие к моменту, близкие слова: "На-род", "Ле-нин".
— Вот видите, товарищ комиссар, учитель знает, о ком надо говорить, — удовлетворенно сказал комдив Примаков. И, уходя от коновязей, прибавил: — Беляки в свободное время грабят жителей, а мы в свободное время — учимся грамоте!
1964
НИКОЛАЙ МОСКВИН
НОЧНОЙ БРОД
Торопясь и спотыкаясь, мы бежали по лесу. Наш командир роты Петр Димитрич нашел на своей карте червячка с ножками-черточками, обращенными внутрь. По топографическим обозначениям это была лощина. Она должна была укрыть нас. Мой взвод отставал: командира отделения Карпова, раненного в ногу, тащили на руках, тащили быстро, до выдоха, но частая смена людей около Карпова задерживала весь взвод.
Время от времени появлялся Петр Димитрич. Не глядя на нас, а всматриваясь в прогалины леса, он покрикивал: "Давай, давай!" — и бежал вперед на своих коротких, гнутых, как у кавалериста, ногах. Он торопился к лесной лощине, которая должна была нас спасти. Но мне казалось другое: тут, на ветру, в лесу. Петр Димитрич не мог ни подумать, ни решить, а там, в укрытой тишине лощины, легче будет смыслить происшедшее полчаса тому назад.
А случилось это как-то сразу.
Гулко гремя сапогами по зыбким доскам, наша авангардная рота пробежала по понтонному мосту и залегла, собираясь защищать предместье.
Деникинская артиллерия, которая не мешала нашим саперам наводить мост, теперь вдруг ударила по нему. Трех-четырех попаданий было достаточно, чтобы понтоны разошлись на звенья и куски моста с нависающими досками, по которым мы только что пробежали, мирно поплыли вниз по реке.
Мы были отрезаны от своего полка, который должен был следовать за нами, мы были одни на чужом берегу.