Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
— А это о ком же? Кто — "да здравствует"?
— Неизвестно: дальше, видишь, стерто. Может, еще врангелевцы написали. А ты что, хлопец, читать не умеешь? — удивился Костенко.
— Да я неграмотный, — потупился молодой.
— Почему?
— Не вышло учиться. Батю на фронте герман убил. Мы остались с маткой. Не до школы тут. А ты, дядя, может, еще и писать умеешь?
— Умею.
— А ну напиши что-нибудь, — попросил Дубовик и протянул товарищу огрызочек мела, лежавший в желобке доски.
Костенко
— Что ты написал? — смотрел то на доску, то на товарища Дубовик.
— Смерть буржуям, — подсказал кто-то из конников.
— Смерть буржуям, — повторил Костенко.
— Вот это — да! Правильно! — улыбался довольный Дубовик. — А почему так долго писал про смерть?
— А что?
— Да смерть — она ведь короткая…
— Ну не скажи, брат. Смотря какая смерть. Ежели беляк рубанет тебя, как полагается, с потягом, и рассечет тебя, ровно кочан капусты, пополам, это одно. А ежели ткнет пикой в печенки-селезенки, намаешься, пока помрешь…
— Костенко неверно написал, — подошел к ним веснушчатый казак. — Тут надо вот еще что. — И он поставил после слов "Смерть буржуям" восклицательный знак.
— А это что такое? — смотрел на обоих грамотеев Дубовик.
— Это восклицательный знак. Он означает: говорю от чистого сердца, — объяснял веснушчатый.
— Так, так, — соглашался Дубовик, хотя ничего не понимал.
— А есть, брат, еще знак вопросительный. Он вот как пишется, — сказал веснушчатый и изобразил на доске крючок.
— А вопросительный зачем? Когда, стало быть, еще неясно: помрет человек или нет? — спросил Дубовик.
— Да не то! Знак вопросительный не обязательно ставится, когда говорят о смерти. Можно и в жизни его приспособить. Например, я спрашиваю: "Дубовик, кто у тебя родился — сын или дочь?"
— Чудно! — хохотал неженатый Дубовик, мотая головой. — Хоро шо это — быть грамотным!
— Ну как устроились, товарищи? — спросил, входя в класс, комдив Примаков.
Комдив был удивительно молод — чуть постарше двадцати лет, — бритоголов и быстр.
За ним шел такой же молодой, только отпустивший широкую черную бороду, комиссар и по-настоящему старенький, в очках и линялой сатиновой рубашке, здешний учитель Петр Семенович, которого в селе звали просто "Семенычем".
— Устроились на славу!
— Подходяще устроились, товарищ комдив! — весело отвечали из разных углов конники.
— Будьте осторожны, товарищи, с окнами, не разбить бы стекол. Парт не ломайте — ребятишки по осени сядут за них учиться, — говорил комдив, оглядывая класс.
— Хорошо, что парты составлены в угол, — одобрительно заметил учитель, озабоченно смотревший на свое школьное имущество.
— Товарищ комдив, а вот мне еще за партой не довелось ни разу сидеть. Как бы
Дубовика со всех сторон поддержали красные казаки:
— Верно! Хорошо бы хоть трошки подучиться!
— А то ни карту тебе прочитать, ни какой документ…
— К тому же теперь школа не работает, и товарищ учитель свободен!
Старик учитель стоял, смущенно улыбаясь.
— Что ж, по-моему, хлопцы говорят дело, — оживился комдив, глядя на комиссара. — У них есть несколько дней — потом надо будет сменять вторую бригаду у хутора Преображенского. Попросим Петра Семеновича помочь нам. Верно?
— Попросим, — согласился комиссар.
— Я с полным удовольствием, — сказал Петр Семенович. — Только как же они будут учиться, если вон пушки палят?
— А мы, дорогой товарищ, до пушек привычные, — ответил за всех Костенко. — Под пушками мы не только что, а даже спимо!..
— Да, пушки нам нипочем, — улыбнулся Примаков. — Научите их чтению и четырем правилам арифметики!
— Вот-вот, товарищ комдив, и в этой самой арихметике мы тоже не очень, — признался Дубовик.
— Времени маловато, товарищ комдив, — почесал затылок учитель.
— А мы устроим, так сказать, вроде ускоренного выпуска, — улыбался Примаков. — У них не будет никакой службы, никакой работы, кроме азбуки.
— Постараюсь, товарищ комдив. Могу заниматься хоть целый день.
— Вот это хорошо! — потирал руки обрадованный Дубовик.
— Значит, Петр Семенович, с завтрашнего утра и начнем?
— Начнем, товарищ комдив, — ответил учитель.
— Знаете, я так люблю школу, — сказал Примаков, выходя с Петром Семеновичем из класса. — Мой отец был сельским учителем на Черниговщине. Я и сам, когда приезжал из гимназии на каникулы, помогал отцу. И до сих пор помню эти слоги в букваре: "Маша ела кашу…"
На следующий день школьный двор напоминал полковое собрание — был полон конниками. Погода стояла теплая, солнечная, и учитель, посовещавшись с комдивом Примаковым, решил устроить занятия прямо под открытым небом. Тем более, что класс не вместил бы всех желающих. Да в классной комнате было бы и несподручно работать: ученики повыросли из этих ребячьих парт.
"…О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…" — пелось в знаменитой песне о буденовцах. Один из таких ненастных дней изображен на картине художника Б. Грекова "Переправа у реки Чир".