Великие мечты
Шрифт:
Ребекка, которая всю ночь отбивалась от ударов и объятий ничего не соображающего мужа, улыбнулась и сказала, что да, с мужчинами иногда бывает трудно.
— Вот именно. Знаешь, что мой муж сделал? Он купил еще одну ферму! Говорит, что если бы не он, то ее забрал бы себе один из министров, так почему не он? То есть если бы она досталась кому-то из вас, обычных людей, то ладно, но муж говорит, что он может за нее заплатить, ферму, мол, предлагали правительству, они отказались, тогда он решил сам купить ее. И построит там дамбу, рядом с холмами.
— Дамба, — сказала
— Ну да, как только дамба будет закончена, кто-нибудь из этих черных свиней заберет ее у нас, они всегда так поступают: ждут, пока мы не сделаем что-нибудь полезное, а потом отбирают. И чего ради ты все это делаешь, говорю я ему, а он в ответ… — Эдна сидела с печеньем в одной руке и чашкой в другой. Слова лились из нее слишком быстро, чтобы успеть сделать хотя бы один глоток. — Я хочу уехать, Ребекка, что в этом дурного? Что, скажи? Это же не моя страна, ну да, вы все так говорите, и я согласна с вами, но мой муж считает, что у него столько же прав на эту землю, как и у вас, и поэтому он купил… — Вой вырвался из ее груди. Она отставила чашку, положила на блюдце печенье, достала из сумки платок и вытерла им лицо. Потом молча посидела, нагнулась над столом поближе к салфетке, потрогала пальцем край, обшитый бисером, и сказала: — Красивый бисер. Это ты делала?
— Да, я.
— Очень красиво. Тонкая работа. И вот еще что. Правительство то и дело критикует нас, как только не называет. Но в наших бараках сейчас живет в три раза больше людей, чем положено, они приходят каждый день с общественной земли, и мы кормим их, мы кормим их всех, потому что из-за засухи они голодают, ничего не растет на тех общественных землях, ты сама знаешь все это, да, Ребекка?
— О'кей. Да. Это правда. Они голодают. И отец Макгвайр организовал кухню при школе, потому что дети приходят на уроки такие голодные, что сидят и плачут.
— Вот видишь. А ваше правительство про нас слова доброго не скажет.
Она плакала — как переутомившийся ребенок. Ребекка понимала, что эта женщина плачет не из-за голодающих людей, а из-за того, что Ребекка называет «слишком много». «Это слишком много, — говорит она порой Сильвии, — слишком много для меня». И затем садится, закрывает лицо руками, и раскачивается, и начинает выть в полный голос, пока Сильвия не приносит ей успокоительное, которое Ребекка послушно глотает.
— Иногда мне кажется, что я не выдержу, — рыдала Эдна, но на самом деле ей уже полегчало. — И без засухи все было плохо, а тут еще неурожай, голод, и правительство, и все…
В дверях появился Умник с вестью от доктора Сильвии: она посылает его к Пайнам, чтобы попросить их прислать машину — у женщины очень тяжелые роды, и ее надо везти в больницу.
А Эдна Пайн уже здесь! Его лицо просияло, и он исполнил короткий радостный танец прямо на веранде.
— О'кей. Теперь она не умрет. Ребенок застрял, — сообщил он женщинам, — но если она вовремя приедет в больницу…
Умник метнулся обратно в больницу, и вскоре показалась Сильвия, ведущая по тропе женщину, укутанную одеялом.
—
— Когда же наконец достроят новую больницу! — вздохнула Сильвия.
— Пустые надежды.
— Она боится делать кесарево сечение. Я все убеждаю ее, что это нестрашно.
— А почему вы сами не сделаете эту операцию?
— Иногда мы совершаем ошибки. Моя самая ужасная, самая дурацкая ошибка — это то, что я не прошла курс хирургии. — Ее голос был сух и невыразителен, но Эдна догадывалась, что с Сильвией происходит то же самое, что только что случилось с ней самой: она выпускает пар, и не нужно обращать внимания на ее слова. — Я пошлю с вами Умника. У меня там остался еще один тяжелый больной.
— Надеюсь, мне не придется принимать роды.
— Ну, если что, то у вас получится не хуже, чем у любого другого человека. И Умник вам поможет, он молодец. Я дала женщине лекарство, чтобы задержать роды. И с вами поедет ее сестра.
У машины их ждала женщина. Она протянула руки навстречу беременной, а та припала к ней и заголосила.
Сильвия бегом бросилась обратно в больницу. Грузовик тронулся. Дорога была плохой, поездка заняла почти час, потому что роженица вскрикивала, когда машина наезжала на кочку, и приходилось ехать очень аккуратно. Эдна проводила негритянок внутрь больницы, построенной еще при белых и рассчитанной на обслуживание нескольких тысяч человек, но теперь ставшей единственным лечебным заведением на полмиллиона окрестных жителей.
Эдна вернулась на водительское сиденье, Умник устроился рядом. Ему нельзя сидеть впереди, нужно бы отправить его назад, подумалось Эдне, но ничего предпринимать она не стала. А мальчик принялся болтать, и Эдна слушала про доктора Сильвию, и об уроках под большим деревом, и про книги, про учебники, про ручки, про то, что на занятиях у Сильвии было лучше, чем в школе. Эдне стало любопытно, и вместо того чтобы высадить мальчика на повороте, откуда он бы пешком добирался до миссии, она сама поехала туда.
Еще не было часа дня. Сильвия сидела за обеденным столом вместе со священником, они ели. Получив приглашение, Эдна тоже хотела сесть, но Сильвия сказала, что пусть Эдна не принимает это на свой счет, но ей самой уже пора идти в деревню. И тогда Эдна, которая очень любила поесть, согласилась на то, чтобы ей сделали в дорогу бутерброд (нарезанный помидор между двумя кусками хлеба — без масла, потому что из-за засухи масла было не достать), и пошла следом за Сильвией. Она не знала, чего ожидать, и увиденное произвело на нее большое впечатление. Все, конечно, знали миссис Пайн и встретили ее приветливыми улыбками. Эдне принесли стул, на который она села, и забыли про нее. Бутерброд так и остался лежать у нее в сумке, потому что она подозревала, что многие из присутствующих голодны, невозможно же есть при них. Боже праведный, вот уж не думала Эдна, что когда-нибудь пара кусков сухого хлеба и помидор покажутся ей недопустимой роскошью.