Великие мечты
Шрифт:
Абсолютно не соприкасаясь с миром посольств, или престижных гостиниц, или торговых ярмарок, или коррумпированных боссов на самом верху власти (сестра Молли называла их «шоколадным пирогом»), в Цимлии действовали люди, создавая организации с крохотными бюджетами, иногда спонсируемые одним человеком, и достигали таких значительных результатов на свои деньги, о которых «Кэринг Интернэшнл» или «Глобал Мани» могли только мечтать. Их можно было найти повсюду, в том числе и в самых неблагополучных местах, где они ставили себе целью создать библиотеку, открыть приют для подвергшихся насилию женщин, помочь местному предпринимателю, предоставить небольшой кредит, на выделение которого обычный банк не стал бы тратить время. Это были люди белые и черные, граждане Цимлии и приезжие, именно они формировали прослойку энергичного
Сильвии предложили около дюжины вариантов ее будущего. Она врач, всем известно, что она создала больницу практически с нуля, посреди буша. Она не в ладах с правительством, что ж, очень жаль, но Цимлия — не единственная страна в Африке.
Почти в любом учебнике по истории можно найти предложение вроде этого: «Со II половины XIX века и вплоть до начала Первой мировой войны великие державы дрались за Африку, как собаки за кость». Но гораздо реже упоминается тот факт, что Африка, рассматриваемая как кость, по-прежнему оставалась вожделенным объектом и поводом для драки, хотя собаки были уже другие.
Молодой врач, уроженец Цимлии (белый), недавно вернулся из воюющего Сомали. Он садился на жесткий стул с прямой спинкой перед кроватью Сильвии и слушал, как она взахлеб рассказывает (сестра Молли говорила, что так душа Сильвии лечит себя) о судьбе людей в миссии Святого Луки, несчастных умирающих от СПИДа и, очевидно, не существующих для правительства. Она говорила часами, и врач слушал. А потом он говорил, так же взахлеб, и тогда слушала Сильвия.
Сомали входило в сферу влияния Советского Союза, и СССР создал там обычный для него аппарат тюрем, пыточных камер и расстрельных отрядов. Затем, с помощью хитроумного трюка, которыми славится международная политика, Сомали стало американским — его обменяли на другой кусок Африки. Местные жители надеялись, что американцы уничтожат аппарат службы безопасности и освободят их, однако сомалийцы не усвоили один очень важный в наши дни урок истории, а именно: нет в мире ничего прочнее, чем этот аппарат. Марксисты и коммунисты различных мастей, процветавшие при русских, пытавшие, мучившие и убивавшие своих врагов, теперь сами подвергались пыткам, попадали в застенки, погибали. Когда-то вполне уравновешенное государство, Сомали стало напоминать муравейник, куда опрокинули котел кипятка. Всякая нормальная жизнь стала невозможной. Военачальники и бандиты, вожди племен и главы семейных кланов, убийцы и воры правили страной. Международные гуманитарные организации напрягали силы до предела и все равно не справлялись, в основном потому, что значительные куски страны были закрыты для них из-за военных действий.
Врач сидел на жестком стуле часами и рассказывал о том, что он месяц за месяцем наблюдал за тем, как люди убивают друг друга. Перед самым отъездом из Сомали он оказался на обочине дороги посреди иссушенных в пыль полей, по которой брели беженцы, спасающиеся от голода и засухи. Одно дело — видеть это по телевизору, и совсем другое — быть там. Возможно, Сильвия лучше других могла представить себе то, о чем говорил врач, потому что ей достаточно было мысленно протянуть ту пыльную дорогу в двух тысячах миль к северу до деревушки в Квадере. А еще этот врач видел людей, которые бежали от смертоносных банд Менгисту, многие уже раненые, истекающие кровью, они умирали прямо на дороге, кое-кто нес на руках убитых детей. Ему довелось видеть это не раз, а Сильвия ни с чем подобным не сталкивалась, и поэтому ей трудно было представить это. И к тому же в доме отца Макгвайра не имелось телевизора.
Этот молодой еще мужчина был врачом. И он, врач, беспомощно смотрел на людей, нуждающихся в медикаментах, отдыхе, операции, а все, что у него было, это несколько упаковок антибиотиков, которые закончились в считанные минуты.
В наши дни мир полон людей, которые пережили войну, геноцид, засуху, потоп, и ни один из них никогда не забудет то, что довелось пережить. Но есть еще и такие люди, которые смотрели. Каково это — стоять день за днем у дороги и видеть, как мимо тебя течет людской поток, тысячи, сотни тысяч, миллион человек, а ты ничем не можешь им помочь, у тебя пустые руки? Вот что выпало на долю этого врача, и теперь в его глазах застыл ужас, и он не мог не рассказывать о том, что было.
Женщина-врач из Штатов предлагала Сильвии отправиться работать в Заир, но хотела знать, готова ли к этому Сильвия — условия там довольно жесткие. Сильвия сказала, что готова ко всему, она очень сильная. И еще она призналась, что оперировала больного, не будучи хирургом. Оба врача не поняли, в чем проблема: в полевых условиях врачи делают все, что могут, ведь хирургов там почти не бывает. «Пожалуй, только пересадкой органов еще не занимаемся, а так все делаем».
В результате Сильвия согласилась поехать в Сомали в составе команды, финансируемой Францией. А пока ей нужно было вернуться в миссию, навестить Умника и Зебедея, чьи голоса в телефонной трубке звучали как крики птиц, застигнутых штормом. Она не знала, что делать. Она рассказала об этих двух мальчиках — уже не детях, а подростках — сестре Молли и врачам. Сестра Молли, имеющая дело с такими детьми каждый день, считала, что их обоих ждет безработное будущее. (Но она будет приглядывать за ними; может, удастся пристроить их в качестве прислуги куда-нибудь?) Ну, а врачи, в чьих глазах стоят тысячи голодающих и бездомных людей, нескончаемые потоки жертв войны, с трудом могли заставить себя задуматься о судьбе двух невезучих подростков, которые мечтали лечить людей, но… В мире все идет по-старому.
Сестра Молли возобновляла свою работу, прерванную болезнью Сильвии, и отправлялась в поселение в пятидесяти милях от Квадере. Договорились, что на повороте Сильвию будет ждать с машиной Аарон. Жалобы Молли на папу римского и мужскую иерархию церкви прервались, только когда у дороги показались шесть больших зернохранилищ. Женщины знали, что их содержимое — нынешний урожай маиса — было продано одним из министров другой африканской стране, пострадавшей от засухи, а всю выручку он прикарманил. Они ехали по голодающей местности — в обе стороны тянулся буш, иссушенный и истощенный из-за отсутствия дождя.
— Меня бы на месте этого министра просто совесть замучила, — заметила Сильвия, а сестра Молли сказала, что, похоже, не все еще понимают, что некоторые люди рождаются вообще без совести.
Эти слова побудили Сильвию произнести длинный монолог о деревне при миссии; сестра Молли слушала, приговаривая время от времени:
— Да, это так. — Или: — Тут ты абсолютно права.
На развилке уже стояла машина миссии. За рулем сидел Аарон. Сестра Молли сказала Сильвии:
— Ну, что же, приехали. Наверное, еще увидимся.
И Сильвия ответила:
— Да, увидимся. И я никогда не забуду, что вы для меня сделали.
— Не о чем и говорить.
И Молли уехала, и взмах ее руки на прощание был как захлопнувшаяся дверь.
Аарон был оживлен, разговорчив, ибо стоял на пороге новой жизни: он отправлялся в соседнюю миссию, чтобы продолжить обучение и в конце концов стать священником. Отец Макгвайр собирался уезжать. Все разъезжались. А как же библиотека?
— Боюсь, книг не много осталось, потому что, понимаете, Тендерай умер, Ребекка умерла, вас нет — кому было следить за ними?
— А Умник с Зебедеем?
Аарон никогда не любил этих ребят, как и они его, поэтому он только сказал:
— О'кей.
Он припарковал машину под эвкалиптами и ушел. День клонился к вечеру, свет быстро уходил из золотых и розовых облаков. На другой половине неба полумесяц — едва видное беловатое пятнышко — дожидался своего часа: свое величие он обретет с наступлением темноты.