Великие мечты
Шрифт:
Когда же Эндрю появился на крыльце в сопровождении Моны и Сильвии, то тут же воскликнул:
— О, Роуз, бесконечно рад встрече!
— Ты не получал мои сообщения?
— А ты посылала мне сообщения?
— Пару слов для статьи, Эндрю. Как прошла конференция?
— Уверен, завтра в газетах будут все подробности.
— А это же Мона Мун — о, прошу вас, мини-интервью. Как вам нравится семейная жизнь?
Мона не ответила и пошла вслед за Эндрю. Сильвию Роуз не узнала, только гораздо позднее ей подумалось, что та бесцветная мышь
Оставленная всеми, Роуз горько выкрикнула в толпу делегатов, которая изливалась из гостиницы в ночную Сенгу:
— Чертовы Ленноксы! Мы же были одной семьей!
Сильвию обнял Эндрю, изящно поцеловала Мона, ее усадили в такси. Молодожены отправлялись на вечеринку.
Дом сестры Молли стоял темен и неприступен. Сильвии пришлось долго звонить. Наконец заскрежетал засов, звякнула цепочка, щелкнул замок, и перед Сильвией предстала Молли в нежно-голубой пижаме с серебряным крестом на груди.
— Извини. Такие времена, что приходится жить как в крепости.
Сильвия прошла в отведенную ей комнату — осторожно ступая, словно боясь расплескать себя. Ей казалось, будто она слишком много съела за ужином, к тому же она знала, что вино всегда плохо на нее действует. У нее кружилась голова, начинался озноб. Сестра Молли стояла в дверях и смотрела, как Сильвия медленно опускается на кровать и потом падает плашмя на одеяло.
— Надо бы раздеться. — И Молли сняла с Сильвии льняной костюм, туфли и чулки. — Ну вот, так-то лучше. Когда у тебя в последний раз была малярия?
— О… с год назад… кажется.
— Значит, опять приступ. Лежи спокойно. У тебя жар.
— Пройдет.
— Нет, само не пройдет.
И Сильвия отдалась на волю очередного приступа малярии, которая была у нее не худшего типа, не самая опасная — церебральная, но все же весьма тяжелая. Сильвия то дрожала, то покрывалась испариной, глотала таблетки (она лечилась по старинке хинином, потому что новые препараты ей не помогали), и, когда она наконец пришла в себя, сестра Молли сказала:
— Да, нелегко тебе пришлось. Но я вижу, ты снова с нами.
— Пожалуйста, позвоните отцу Макгвайру и скажите ему, что я приболела.
— За кого ты меня принимаешь? Разумеется, я ему позвонила, еще три недели назад.
— Недели?
— Я же говорю, тебя прихватило как следует. Кстати, одной малярией дело не обошлось, у тебя еще анемия. И ты совсем не ешь.
— Что сказал отец Макгвайр?
— Там все в порядке. Ни о чем не беспокойся.
А на самом деле в миссии было далеко не все в порядке. Умерла Ребекка. И умер ее больной сын Тендерай. Двух оставшихся без матери детей забрала к себе их родственница — та самая, которую Ребекка подозревала в кознях против себя. Но сообщать Сильвии дурные новости было еще рано.
Сильвия ела, пила, как ей казалось, галлоны воды, приняла ванну, наконец-то смыв с себя пот многодневной лихорадки. Она чувствовала слабость, но голова была ясная! Она лежала на узкой железной кровати и говорила себе, что лихорадка вытрясла из нее глупость, а это только к лучшему. Во-первых, отец Макгвайр. На протяжении долгих трудных лет Сильвия говорила себя, что отец Макгвайр — святой, словно это все оправдывало, но теперь она думала: «Кем это я, Сильвия Леннокс, возомнила себя, чтобы определять, кто святой, а кто нет?»
Она сказала сестре Молли:
— Я поняла, что я не католичка, во всяком случае, не настоящая, и никогда ею не была, наверное.
— Да? Ну что ж, человек либо католик, либо нет. И что, значит, ты протестантка? Знаешь, что я тебе скажу: мне так кажется, что у Бога есть дела и поважнее, чем заниматься нашими мелкими склоками. Только не говори никому в Белфасте, что я так сказала, — не хотелось бы, чтобы мне переломали ноги, когда я приеду туда в отпуск.
— Я была во власти гордыни, я знаю.
— Вот как? Кто из нас безгрешен? Но странно, что отец Макгвайр никогда не говорил, что ты впала в гордыню, а уж он-то всегда такое замечал.
— Да, пожалуй.
— Вот видишь, не надо на себя наговаривать. Когда ты окрепнешь, подумай над тем, что собираешься делать дальше. У нас есть для тебя несколько предложений.
Вот так Сильвия узнала, что в миссии ее возвращения не ждут. И что будет с Умником и Зебедеем?
Она позвонила им. Их голоса — такие юные, такие отчаянные: помоги мне, помоги нам.
— Когда вы приедете? Пожалуйста, приезжайте.
— Скоро, как только смогу.
— Теперь, когда нет Ребекки, стало так трудно…
— Что?
И ей сообщили о том, что случилось. Сильвия легла на постель и даже плакать не могла, слишком плохо ей было.
День за днем Сильвия сидела, подпертая подушками, и поглощала питательные снадобья, а сестра Молли — руки на бедрах, неизменная улыбка на лице — стояла и неотступно следила, чтобы все было проглочено до последней капли. И с утра до самого позднего вечера, насколько это было возможно для встающей с рассветом Цимлии, в дом приходили люди того рода, с которыми ни Эндрю Леннокс, ни туристы, ни приезжающие в гости родственники никогда не встречались. И Сильвия тоже не встречалась с ними до сих пор.
Она постепенно начинала понимать, что, хотя места, подобные Квадере, существуют в Цимлии и число их велико, все же ее собственный опыт был столь же узок, как и опыт людей, которым трудно поверить, что деревни вроде миссии Святого Луки в принципе возможны в современном мире. Ведь были же в стране школы, в которых дети действительно получали образование, в которых имелось достаточно книг и тетрадей, существовали и больницы, где было оборудование, и хирурги, и даже исследовательские лаборатории. Ничто иное как ее собственный характер привел Сильвию в беднейшее из бедных мест — она понимала это теперь так же отчетливо, как и абсурдность своих переживаний из-за глубины веры или ее отсутствия.