Великие мечты
Шрифт:
«Обратитесь к семейному врачу,— писала она. — Нынешняя молодежь вступает в сексуальную жизнь гораздо раньше, чем мы. Попросите у врача противозачаточные таблетки. Хотя даже с ними могут возникнуть проблемы: не все тинейджеры знают, что такое ответственность, а таблетки нужно принимать регулярно, каждый день».
Так и вышло, что первая статья Фрэнсис вызвала бурю ярости со стороны защитников морали. Письма от перепуганных родителей приходили в издательство газеты пачками, и Фрэнсис ожидала, что ее уволят, но Джули Хэкетт была довольна. Фрэнсис делала то, ради чего ее наняли. Именно этого хотели от человека, которому хватало смелости заявить, что Карнаби-стрит — всего лишь низкосортная иллюзия.
Беженцы, которые волнами накатывали на Лондон, сначала спасаясь от Гитлера, потом
В Лондоне было несколько кафе и ресторанов, таких же бедных, как и они сами, где можно было удовлетворить ностальгическую потребность посидеть с чашкой кофе и поговорить о политике и литературе. В таких кафе подавались гуляши, густые супы и другие питательные блюда, поддерживающие жизненные силы в гонимых бурями иммигрантах, которые вскоре придадут весомости и блеска национальной культуре в самых разных ее областях. К концу пятидесятых — началу шестидесятых среди бывших беженцев уже появились издатели, писатели, журналисты, художники, даже один нобелевский лауреат, и человек, впервые забредший в такое кафе, например «Космо», счел бы его одним из самых стильных заведений северного Лондона, где все посетители были одеты в униформу нонконформизма — водолазки, дорогие джинсы и кожаные куртки — и щеголяли либо длинными волосами, либо вечно популярной короткой стрижкой на манер римских императоров. Были тут и женщины, немного, в мини-юбках, в основном — подружки; они впитывали привлекательные заграничные манеры, попивая лучший в Лондоне кофе и откусывая сливочные пирожные, вдохновленные Веной.
Фрэнсис стала захаживать в «Космо» — присаживалась за столиком, чтобы поработать. В том углу дома, который она считала своим, огражденным от вторжения, ей теперь приходилось слушать шаги то Юлии, то Эндрю, так как они оба навещали Сильвию, приносили кружки с бульоном и прочим питательным содержимым и настаивали, что дверь в ее комнату должна быть открытой, потому что девочка боялась замкнутых пространств. И еще по дому бродила Роуз. Однажды Фрэнсис застала ту перебирающей бумаги на ее письменном столе. Роуз хихикнула и сказала весело: «О, Фрэнсис», — после чего убежала. Попадалась она и в комнатах Юлии — сама Юлия видела ее там. Она не воровала, а если и воровала, то по мелочи, просто по природе своей эта девушка была шпионкой. Юлия заявила Эндрю, что необходимо попросить Роуз покинуть дом; Эндрю передал матери пожелание бабушки, и Фрэнсис, обрадованная этим, так как никогда не испытывала к девушке симпатии, сказала Роуз, что пора бы ей вернуться в свою семью. То был крах Роуз. Из цокольного этажа, где обитала девушка («Это моя "хата"!»), поступали сообщения, что она лежит, не вставая, и рыдает и что она, похоже, больна. Со временем все как-то само собой улеглось, и Роуз вновь появилась за кухонным столом, агрессивная, сердитая и демонстративная.
Можно возразить, что это как минимум непоследовательно: сначала жаловаться на мелкие неудобства дома, а потом устраиваться работать за столом в углу «Космо», гудящего от дебатов и дискуссий. И в основном разговоры там шли революционного толка. Все эти люди были в той или иной степени революционерами, даже если именно в результате революции им пришлось бежать из родного дома. Они были представителями разных стадий Мечты и могли часами спорить о том, что случилось на таком-то и таком-то митинге в России в 1905 году, или в 1917, или в Берхтесгадене, или когда германские войска вторглись в Советский Союз, или каким было состояние румынской нефтедобывающей промышленности в сороковых годах. Они спорили о Фрейде и о Юнге, о Троцком и о Бухарине, об Артуре Кестлере и о гражданской войне в Испании. Странно: Фрэнсис, плотно зажимающая уши всякий раз, когда Джонни начинал одну из своих речей, находила разговоры в «Космо» успокаивающими, хотя внимательно она не вслушивалась. И это верно, что шумное кафе, полное сигаретного дыма (тогда это был обязательный аккомпанемент для любой интеллектуальной деятельности), дает больше уединения, чем дома, где к тебе в любой момент может кто-нибудь заглянуть с разговором. Эндрю тоже нравилось в этом кафе. И Колину. Они говорили, что в нем хорошая энергетика и позитивная аура.
Джонни
В «Космо» Фрэнсис была не единственной сотрудницей «Дефендера». Она встречала здесь человека, который писал политические статьи. Джули Хэкетт представила его следующим образом:
— Это наш главный политик, Руперт Боланд, умница и эрудит. И вообще неплохой человек, даром что мужчина.
Боланд не относился к тем людям, которые привлекают внимание, однако в «Космо» он буквально бросался в глаза — из-за скучного коричневого костюма и галстука. У него было приятное лицо. Он сидел и что-то писал, как и Фрэнсис. Они улыбнулись и кивнули друг другу, и в этот момент она заметила высокого человека в полувоенном френче, который вставал, собираясь уходить. Боже праведный, это же Джонни. Он набросил на плечи шерстяное пальто, перекрашенное в синий цвет (последнее слово моды с Карнаби-стрит), и удалился. А через несколько столиков, в самом углу, сидела, стараясь быть незамеченной (своим сыном, очевидно), Юлия. Она беседовала с… это был явно очень близкий ей человек. Со своим кавалером? Но нет, этого не может быть! Разве возможно, чтобы Юлия завела любовную связь (она употребила бы в данном случае французское слово «liaison») в доме, доверху набитом глазастыми подростками? Это столь же нелепо, как если бы сама Фрэнсис сделала нечто подобное.
Отказавшись от роли — и, вероятно, тем самым навсегда уже отказавшись от театра, Фрэнсис чувствовала, будто вычеркнула из своей жизни всякую возможность серьезной любви.
Что касается Юлии… Только сейчас Фрэнсис задумалась над тем, что свекрови, должно быть, было довольно одиноко там, на самом верху шумного переполненного дома, в котором молодежь называла ее старухой и даже старой фашисткой. Она слушала классическую музыку, читала. Но иногда куда-то выходила. Оказывается, в «Космо».
Юлия была одета в костюм цвета вечернего тумана и лиловую шляпку — разумеется! — с крошечной вуалью. На столе лежали перчатки. Ее спутник — седовласый, ухоженный джентльмен — был столь же элегантен и старомоден, как и она сама. Он поднялся, склонился над рукой Юлии, и его губы сомкнулись всего в миллиметре от ее кожи. Она улыбнулась, кивнула, и он вышел. Когда Юлия осталась одна, на ее лице появилось выражение, которое Фрэнсис восприняла как стоицизм. Юлия насладилась часом свободы и теперь должна возвращаться домой или пойти за теми немногими продуктами, которые она может себе позволить. Ох, а кто же присматривает за Сильвией? Должно быть, Эндрю дома. Фрэнсис больше не заходила к сыну в комнату, но предполагала, что он проводит там долгие часы, один, с книгой и сигаретой.
Была пятница. Этим вечером за столом, полагала она, не будет свободного места. Ожидалось большое событие, и все знали об этом, в том числе и те, кто был сейчас в Сент-Джозефе, потому что Фрэнсис звонила Колину: сказать, что к ужину спустится Сильвия, так что пусть он предупредит друзей, чтобы все называли ее Сильвия.
— И попроси их вести себя тактично, Колин.
— Спасибо за твое высокое мнение о нас, — ответил он.
Его бережное отношение к Софи тем временем переросло в любовь, и двое считались в Сент-Джозефе парой. «Наши голубки», — так отзывался о них Джеффри, что было великодушно с его стороны, ведь он наверняка сильно ревновал. Да, можно было не сомневаться в джентльменском поведении Джеффри, хоть тот и воровал в магазинах. А вот о Роуз такого не скажешь, ревность к Софи была написана на ее злобном лице.
«Дорогая тетушка Вера, наши двое детей не хотят ходить в школу. Сыну пятнадцать лет, а дочери шестнадцать. Они давно уже прогуливали занятия, но мы и не догадывались об этом. А теперь полиция сообщила нам, что их видели в дурной компании. И дома дети почти не бывают. Что нам делать?».
Софи сказала, что после Рождества в школу она не вернется, но, учитывая их отношения с Колином, она еще может переменить это решение, чтобы не расставаться с ним. Но сам Колин так плохо успевал, что не собирался сдавать выпускные экзамены летом. Ему исполнилось восемнадцать лет. Он считал экзамены пустой тратой времени, а себя — слишком взрослым для того, чтобы ходить на уроки. Роуз (нет, ее, Фрэнсис, это не касается!) школу бросила. И Джеймс тоже. Сильвия не была на занятиях уже несколько месяцев. Джеффри учился отлично, всегда так было, и похоже, он один будет сдавать экзамены. Ну, и Дэниел с ним, разве может Дэниел не сделать того, что делает его кумир, но он был далеко не так умен, как Джеффри. Джил чаще бывала здесь, чем в школе. Люси из Дартингтона тоже экзамены сдаст, причем с легкостью, в этом нет никаких сомнений.