Великие мужчины XX века
Шрифт:
Артур присылал письма, где писал, как он скучает по семье, как ждет встречи… А потом пришло чужое письмо: 15 февраля Артур Толкин скончался от ревматической лихорадки.
Мейбл осталась одна с двумя детьми на руках, и надеяться ей оставалось лишь на помощь родственников. Она происходила из добропорядочного патриархального английского рода, веками жившего в Средней Англии. Саффилды из поколения в поколение занимались торговлей; родители Мейбл, Джон Саффилд и Эмили Джейн Спарроу, имели в центре Бирмингема дом и магазин. Они были настоящими англичанами – неторопливыми, вросшими в землю, практичными, преисполненными здравого смысла и чувства собственного достоинства. «Толкин по имени, я, тем не менее, Саффилд по вкусам, способностям и воспитанию», – утверждал позже Толкин.
Из дома родителей в Бирмингеме Мейбл скоро переехала в расположенную неподалеку деревушку Сэйр-хоул, где смогла по случаю снять дешевое жилье. Денег, которых оставил ей муж, едва хватало на жизнь. Ее единственной радостью были дети, а главным утешением – религия. Со временем она – под влиянием своей сестры Мэй – стала склоняться к католичеству и в 1900 году официально переменила веру, сделав набожными католиками и сыновей. Этот поступок резко отдалил ее от родственников: к католикам, «презренным папистам», в Англии традиционно относились очень предвзято – причиной тому не одно столетие религиозных войн, преследований и массовых репрессий. Ни Толкины – приверженцы англиканской церкви, ни баптисты-Саффилды больше не желали иметь ничего общего с отступницей.
Но Мейбл не сдавалась и не отчаивалась. Она решила во что бы то ни стало дать детям хорошее образование: в то время оно включало в себя языки и прочие гуманитарные дисциплины, и Мейбл, которая прекрасно играла на пианино и рисовала, знала латынь, немецкий и французский, сама учила сыновей. Она же привила детям любовь к ботанике: Джон Рональд не только прекрасно рисовал деревья и пейзажи, но и знал по именам все окрестные растения. Любовь и особую привязанность к деревьям он сохранил на всю жизнь.
В детстве Джон Рональд много читал: он любил «Алису в стране чудес» и сборник волшебных сказок Эндрю Лэнга, книги основоположника английского фэнтези Джорджа Мак Дональда и книги про индейцев (а вот сказки братьев Гримм и «Остров сокровищ» ему совсем не понравились). Они с братом облазили все окрестности Сэйрхоула: там были лес и озеро, река Коул и старинная мельница, и всюду их ждали приключения, рыцари и великаны, принцессы и драконы. «Я так страстно желал повстречаться с драконами, – вспоминал он много лет спустя. – Естественно, будучи маленьким и не очень сильным, я бы не хотел встретиться с ними на околице. Но все равно мир, где они были, даже такие страшные, как Фафнир, представлялся мне куда более богатым и прекрасным. И чтобы попасть туда, я бы не постоял за ценой». Неудивительно, что еще в детстве мальчик сочинил свою собственную сказку, и, конечно, она была про драконов. «Я ее начисто забыл, кроме одной филологической подробности. Моя мать насчет дракона ничего не сказала, но заметила, что нельзя говорить «зеленый большой дракон», надо говорить «большой зеленый дракон». Я тогда не понял, почему и до сих пор не понимаю. То, что я запомнил именно это, возможно, важно: после этого я в течение многих лет не пытался писать сказок, зато был всецело поглощен языком».
У мальчика и правда оказался потрясающий талант к языкам: латынь он впитывал, словно губка, а в древнегреческом далеко превзошел свою мать. Стало ясно, что его во что бы то ни стало надо отдавать в хорошую школу. К счастью, один из родственников согласился оплатить обучение, и Джон Рональд поступил в лучшую бирмингемскую школу короля Эдуарда. Правда, для этого пришлось оставить так полюбившийся за четыре года Сэйрхоул. «Всего четыре года, – вспоминал писатель, – но они до сих пор кажутся мне самыми продолжительными и повлиявшими на всю мою жизнь».
В школе оказалось, что у юного Толкина и впрямь незаурядный лингвистический талант. Он блестяще успевал по латыни и греческому, к тому же – благодаря учителю английской литературы, с увлечением декламировавшему детям Чосера в оригинале, – увлекся средневековым английским, а затем и древнеанглийским, и уже через несколько месяцев свободно читал в оригинале «Беовульфа» и рыцарский роман «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь». Этот же учитель дал Толкину учебник англосаксонского. Кто-то из учеников по случаю продал учебник готского. Загадочные надписи на железнодорожных вагонах, отправлявшихся в Уэллс, зародили в Толкине интерес к валлийскому, а детский восторг перед драконом Фафниром – к сагам на старонорвежском. Причем это было не просто изучение грамматик – Толкин мог спокойно разговаривать на них, писать и даже спорить: однажды на школьном диспуте, играя роль посланника варваров, Толкин счел традиционную латынь малоподходящей для варвара и выступал на готском.
Джон Рональд Толкин с братом Хилари, 1905 г.
Но Толкину этого было мало, и он начал конструировать собственные языки, придумывать алфавиты и грамматики. Первый подобный язык он придумал вместе со своими кузинами: он назывался «животным», и каждое его слово соответствовало названию зверя или птицы. Потом был «невбош», состоявший из исковерканных английских, французских и латинских слов. Еще был «наффарский» язык на основе испанского, и язык на основе готского, и много других, причем многие из них были развиты настолько, что Толкин даже сочинял на них стихи. Он всю жизнь считал, что его страсть к изобретению языков – обычное дело, сродни детскому сочинению стихов: «Огромнейшее количество детей обладает тем, что вы называете творческой жилкой: это обычно поощряется и не обязательно ограничивается чем-то определенным: они могут не желать заниматься живописью или рисованием, или музыкой в большом объеме, но, тем не менее, как-то творить они хотят. И коль скоро образование в основной массе лингвистическое, то и творчество приобретает лингвистическую форму. Это вовсе не из ряда вон выходящее событие»…
В школе Джон Рональд, вопреки ожиданию, был счастлив, он прекрасно успевал по всем предметам и даже был членом сборной школы по регби. Однако снова счастье его было недолгим: в самом начале 1904 года у Мейбл Толкин обнаружили диабет – и через полгода, 14 ноября, она скончалась в больнице. Никаких средств для лечения диабета тогда не знали, но Толкин всю жизнь был убежден, что его мать убили родственники, отвернувшиеся от нее по религиозным причинам, и считал ее почти святой, пострадавшей за веру. «Моя милая мама воистину была мученицей – не каждому Господь дарует столь легкий путь к своим великим дарам, как Хилари и мне, – он дал нам мать, что убила себя трудом и заботами, дабы укрепить нас в вере», – напишет он девять лет спустя. Католицизму, доставшемуся ему от матери, Толкин будет верен всю жизнь. «Католицизм для Толкина был одной из двух важнейших составляющих его интеллектуальной жизни», – напишет однажды его официальный биограф Джон Карпентер.
В своем завещании Мейбл доверила сыновей приходскому священнику Френсису Ксавье Моргану, незаурядному человеку с прекрасной душой, сильной волей и добрым сердцем, в чьих жилах смешались английская, валлийская и испанская кровь. Лучшего выбора она сделать не могла: отец Френсис искренне полюбил мальчиков и делал все, что было в его силах, чтобы они ни в чем не нуждались. Он же привил Джону Рональду интерес к филологии: в его доме было множество книг, от богословских трудов до развлекательных романов, и мальчик читал их запоем, наконец – как он потом говорил – почувствовав связь между языком и текстом.
Благодаря отцу Моргану состоялась, возможно, и самая главная встреча в жизни Толкина. В 1908 году отец Френсис забрал мальчиков из дома тетки, где они жили после смерти матери, и перевез их в пансион миссис Фолкнер. Этажом ниже там жила Эдит Мэри Братт, юная сероглазая и темноволосая красавица, которая мечтала стать концертирующей пианисткой и поэтому репетировала дни напролет. Поначалу Джон Рональд влюбился в музыку, потом осмелился познакомиться и с исполнительницей. Они с Эдит быстро подружились: часами гуляли по окрестным полям, а потом сидели на балконе местной чайной, обстреливая прохожих кусочками сахара. У них было много общего – оба сироты (мать Эдит умерла год назад, отца она никогда не знала), оба нуждались в любви и заботе, и нет ничего удивительного в том, что скоро они обнаружили, что влюблены друг в друга. Им не помешала даже разница в возрасте: в тот момент Джону Рональду было шестнадцать, а Эдит – девятнадцать.