Великие мужчины XX века
Шрифт:
Взяв все написанные в Париже работы, ранней весной 1914 года Шагал приехал в Берлин, где очарованный его картинами Герхарт Вальден, торговец искусством и меценат, устроил ему выставку в своей галерее Der Sturm: там выставлялись 40 картин и 160 графических листов.
Открыв в середине июня выставку, Шагал отправился в родной Витебск, на свадьбу сестры. Он планировал лишь нанести краткий визит родне, встретиться с Беллой, с которой четыре года общался лишь письмами, и тут же вернуться в Париж, однако разразившаяся мировая война разорвала мир на мелкие кусочки, отрезав Россию от Европы, а Шагала от Парижа.
Поначалу он чувствовал себя в Витебске вернувшимся блудным сыном: все никак не мог ни надышаться, ни налюбоваться родным городом. Он без устали рисовал его заборы и крыши, жителей и коз. И, конечно, Беллу – она тоже казалась обретенной после долгой разлуки святыней. Ее любовь, ее нежность вдохновили Шагала на удивительно проникновенную серию «Влюбленные», признанную одной из вершин его творчества. Хотя Розенфельдам, владельцам нескольких ювелирных магазинов, категорически не нравился нищий художник Марк, сын рабочего в лавке, Белла все-таки смогла настоять на своем: 15 июля 1915 года они с Марком Шагалом стали мужем и женой. После свадьбы молодожены провели в деревне полтора месяца: «У нас был не только медовый, но и молочный месяц», – вспоминал Шагал. Их дочь Ида родилась 18 мая 1916 года.
Марк Шагал. Над городом. 1914–1918 гг.
Казалось, у него было все для счастья: обожаемая жена, любимое дело, признание критики – Шагал принимал участие во многих выставках, коллекционеры раскупают его работы, а искусствоведы признают его одним из крупнейших художников того времени. Однако душа Шагала по-прежнему рвется в Париж, где яркий свет, сладкий воздух и в небе, вместо коз и коров, летают ласточки. Но все его попытки покинуть Россию закончились провалом. И Шагал решился переехать хотя бы в Петербург, уже называвшийся Петроградом.
Две революции принесли Шагалу освобождение: во-первых, перестали существовать все ограничения, связанные с верой или национальностью, а с другой – пафос обновления, которым был пронизан воздух страны, оказался удивительно созвучен Шагалу. К тому же его прежний знакомый Луначарский оказался наркомом просвещения: он даже собирался организовать наркомат по делам культуры, где Маяковский бы руководил отделом поэзии, Мейерхольд – отделом театра и Шагал – изобразительным искусством. Однако Белла была решительно против того, чтобы ее муж влезал в политику: по ее настоянию Шагал, получив от Луначарского мандат уполномоченного по делам искусства Витебской губернии, вернулся в родной город.
В Витебске Шагал устроил выставку еврейских художников, организовывал музей, мастерские и школу изобразительного искусства, куда пригласил самых знаменитых художников – несколко месяцев там преподавал сам Мстислав Добужинский. Но самым ярким его деянием была, конечно, демонстрация в честь первой годовщины Октябрьской революции: над ней трудились все витебские художники, с энтузиазмом пытающиеся выплеснуть искусство на улицы. В результате по городу, раскрашенному в зеленые, белые и оранжевые круги, квадраты и прямоугольники, прошла демонстрация с лозунгом «Да здравствует революция слов и звуков!», а на главной площади висело гигантское полотно: человек на зеленой лошади и надпись «Шагал – Витебску!»
В январе 1919 года наконец открылась школа изобразительных искусств: преподавали там Иван Пуни и его жена Ксения Богуславская, Иегуда Пэн и Вера Ермолаева, Нина Коган, Лазарь Лисицкий и многие другие. Скоро в состав преподавателей школы, довольно быстро ставшей академией, пригласили Казимира Малевича. Тот, вдохновенный и страстный проповедник супрематизма, моментально собрал вокруг себя сторонников и последователей, организовавшихся в группу УНОВИС – «Утвердители нового искусства». На фоне сверхавангардного супрематизма лирический сюрнатурализм Шагала казался архаичным и нелепым – неудивительно, что в конце концов он был вынужден уволиться и навсегда покинуть родной Витебск.
Марк Шагал. Прогулка, 1917 г.
Шагалы обосновались в Москве, вновь ставшей столицей России. Здесь Шагал начал осваивать почти новый для себя жанр сценографии: хотя когда-то Бакст обвинял его в том, что он не умел даже грунтовать холсты для декораций, теперь Шагал успешно сотрудничал сразу с несколькими московскими театрами. Среди них – Театр Революционной сатиры, экспериментальный театр Эрмитаж, Камерный театр и, наконец, Еврейский театр, для которого Шагал оформляет зал: 7 панно, занавес и плафон превратят маленькое помещение театра в удивительную «шагаловскую шкатулку». Центральное панно «Введение в еврейский национальный театр» размером три на шесть метров, на котором были изображены актеры театра вместе с самим Шагалом, окруженные еврейскими символами, планетами и священными животными, наглядно демонстрировало историю и перспективы еврейского искусства. Композицию, призванную, по мысли Шагала, символизировать театральность всего мироздания, мистический характер театра и высший смысл хаотичности бытия, из которого – согласно каббале – родился мир, один из критиков назвал «еврейским джазом в красках».
Из-за возрастающего неприятия «нового искусства» со стороны государственных чиновников Шагалу все меньше удается нормально работать. Он снова надеется на возвращение в Европу: его зовет туда и непоседливая душа художника, и необходимость разыскать оставленные в Берлине картины, но уехать по-прежнему не удается. В результате почти весь 1921 год он проработал преподавателем рисования в детских трудовых колониях – «Малаховка» и «III Интернационал», где учениками его были бывшие беспризорники, потерявшие семьи в пламени войны и революции, а коллегами – такие же отвергнутые властью интеллектуалы, как и он сам. Настроение «Малаховки» представляло из себя сложную смесь надежды, депрессии, усталости и детской радости – все это нашло свое отражение в работах Шагала.
Наконец в 1922 году он собрался уезжать: поэт Демьян Бедный, знакомый с Лениным, помог получить разрешение на выезд, Луначарский оформил паспорт, коллекционер и друг Яков Каган-Шабшай дал денег на дорогу, а поэт Юргис Балтрушайтис, занимавший пост поверенного в делах, а позже посла Литовской республики в Москве, дал разрешение на вывоз его работ дипломатической почтой в Каунас, где у Шагала планировалась выставка. Шагал отправился в путь один, летом: незадолго до отъезда Белла, упав на репетиции, повредила ногу и была вынуждена остаться. Они с Идой присоединятся к Шагалу только через несколько месяцев.
Когда Шагал добрался до Берлина, он обнаружил, что Герхарт Вальден распродал почти все его работы, а инфляция съела почти всю вырученную сумму. Отчаявшийся Шагал затеет долгий судебный процесс – хотя бы для того, чтобы узнать имена покупателей. Лишь через четыре года Шагал сможет вернуть себе некоторые работы; судьба многих до сих пор неизвестна. Многие из них Шагал позже нарисует заново.
Еще в Каунасе Шагал начал писать свою автобиографию, получившую название «Моя жизнь». В Берлине он задумал издать ее: были созданы графические иллюстрации в новом для Шагала жанре гравюры, заказан перевод на немецкий язык – однако текст Шагала, перенасыщенный образами, жаргонизмами и поэтическими символами, оказался слишком сложен для перевода – текст так и не успели сделать. Гравюры были изданы отдельно – полностью «Моя жизнь» выйдет лишь в 1931 году в переводе на французский язык, выполненном Беллой Шагал.