Великие мужчины XX века
Шрифт:
В апреле 1990 года Эрте с друзьями был на острове Маврикий в Индийском океане. Там он внезапно заболел – на частном самолете его доставили в парижской госпиталь, но несмотря на все усилия врачей, через три недели – 21 апреля – Эрте скончался. Пригласительные билеты на свои похороны Эрте заблаговременно оформил сам – они рассылались по составленному им списку, и все мелочи церемонии были так же продуманы им заранее. Даже роскошный гроб был выполнен по его собственному эскизу: красное дерево, отделанное цветочными венками в стиле арт-деко. Его тело покоится на Булонском кладбище, рядом с его родителями.
Марк Шагал
Полет
Казалось, вся его жизнь была сплошным преодолением – религиозных суеверий, расовых предрассудков, политических противоречий, внутреннего страха, земного притяжения… Тем удивительнее та легкость и радость, с которыми он преодолевал все препятствия и которыми полны его картины, – навсегда сохранившие наивно-детский и тысячелетне-мудрый взгляд художника…
Его родиной, его Землей обетованной, раем и всем миром был белорусский город Витебск: на его окраине, в местечке Песковатики, он появился на свет 6 июля 1887 года. По семейной легенде, которую Шагал приводит в своих воспоминаниях, он родился в день сильного пожара – и его вместе с матерью переносили с места на место, чтобы спасти от огня. Ребенка нарекли Мойше – в честь пророка Моисея, выведшего евреев из Египта. Возможно, в глубине души его родители надеялись, что их первенец сможет вывести их к лучшей доле?
Мать – Фейгэ-Ите, дочь зажиточного мясника из Лиозно, маленькая женщина с сильным характером и волшебным даром слова – «Она умела так подобрать, так сплести слова, что собеседник только диву давался да растерянно улыбался», – вспоминал Шагал, – держала бакалейную лавочку, а ее муж и отец ее девятерых детей Хацкл-Мордхэ (или Хацкель-Мордух) работал в рыбной лавке грузчиком. «Каждый день, зимой и летом, – писал Шагал, – отец вставал в шесть утра и шел в синагогу. Помянув непременной молитвой покойных родственников, он возвращался домой, ставил самовар, пил чай и уходил на работу. Работа у него была адская, каторжная. Об этом не умолчишь. Но и рассказать не так просто. Никакими словами не облегчить его участи». Позже на картинах Шагала рыбы с печальными глазами будут данью памяти отцу и его тяжелому труду.
В те времена население Витебска, древнего и прекрасного города, наполовину состояло из евреев: город находился в черте оседлости – то есть там иудеям позволялось свободно селиться и жить так, как им хочется. Во многом благодаря их стараниям Витебск превратился в «русский Толедо» – культурную столицу Белоруссии, яркий очаг еврейской мудрости, город богатый и вольный.
Иудейский уклад лежал в основе воспитания юного Мойше: поначалу его родители – правоверные хасиды – подавали ему пример жизни, обращенной к еврейскому Богу. Позже он посещал хедер – начальную религиозную школу – и жил среди людей, для которых правила Торы были единственно верными правилами жизни. По его собственному признанию, «Если бы я не был евреем, как я это понимаю, я не был бы художником или был бы совсем другим художником» – ощущение своей веры, своей нации было в Шагале главным.
В те времена иудеи в Российской империи имели свои собственные школы, больницы, кладбища и прочие учреждения. Однако мать юного Мойше Шагала решила во что бы то ни стало вывести своего первенца в люди и устроила его в русскую городскую гимназию. Правда, пришлось дать взятку, зато ее сына, ставшего на «более русский» манер Марком, приняли сразу в третий класс.
Учение давалось нелегко: от смущения перед десятками сверстников Шагал начинал мучительно заикаться. Зато в гимназии мальчик открыл для себя рисование: однажды он увидел, как один из его одноклассников перерисовал из журнала иллюстрацию. «Плохо помню, что и как, – вспоминал Шагал, – но когда я увидел рисунок, меня словно ошпарило: почему не я сделал его, а этот болван!? Во мне проснулся азарт. Я ринулся в библиотеку, впился в толстенную «Ниву» и принялся копировать портрет композитора Рубинштейна – мне приглянулся тонкий узор морщинок на его лице; изображение какой-то гречанки и вообще все картинки подряд, а кое-какие, кажется, придумывал сам».
С тех пор страсть к рисованию завладела Шагалом. Однако иудейская вера не одобряет живопись: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли», гласит одна из Моисеевых заповедей. Быть художником означало не только выбрать новый, неизведанный ранее путь: «Слово «художник» было таким диковинным, книжным, будто залетевшим из другого мира, – может, оно мне и попадалось, но в нашем городке его никто и никогда не произносил. Это что-то такое далекое от нас!» Оно означало возможный разрыв с религиозной традицией, с родными, мнение которых было не менее важно, чем мнение ученых раввинов, и со всей средой. Тем не менее Шагалу удалось не только убедить родителей в том, что он хочет стать художником и оторваться от религиозных норм, – он был далеко не таким правоверным иудеем, как его отец, – но и сохранить в себе ощущение своих корней, культуру своих предков, душу своего народа.
Для человека, который умеет видеть и понимать, мир еврейского местечка находится где-то посередине между мифом и реальной жизнью: в нем тесно переплетены тысячелетние традиции и сиюминутные проблемы, религиозные правила и бытовые нужды, мечты о приходе Мессии и незамысловатые желания. Так и в душе Марка Шагала, на его картинах и в памяти летят над Витебском, потряхивая юбками, его тетушки, молятся зарезанные коровы и старые евреи скидывают свои грехи в осеннюю Двину… Древние сказания, волшебные сказки, анекдоты, детские сны, газетные статьи, городские слухи и собственные фантазии сплавились воедино, образовав чудесный мир Шагала, перемешанный на его полотнах с удивительно реальным и в то же время волшебным Витебском…
Первым учителем живописи для Шагала стал в 1906 году местный художник Иегуда (Юрий) Пэн: этот выпускник Академии художеств в 1891 году основал в Витебске первое еврейское художественное училище – Школу рисования и живописи, в которой преподавал реалистическую манеру с еврейским колоритом. Хотя у Пэна Шагал проучился недолго, он всегда относился к нему с глубокой нежностью. «В моей памяти он живет рядом с отцом, – вспоминал Шагал. – Мысленно гуляя по пустынным улочкам моего города, я то и дело натыкаюсь на него».
Марк Шагал. Автопортрет. 1909–1910 гг.
Родители мечтали, чтобы их сын получил серьезную профессию – стал бухгалтером или приказчиком, на худой конец фотографом (Шагал даже пару месяцев проработал ретушером у владельца местного фотоателье), но того манила к себе живопись, ради которой юноша был готов терпеть любые лишения. «Меня зовут Марк, у меня слабый желудок и совсем нет денег, но, говорят, у меня есть талант», – повторял он себе. Вместе с приятелем по школе Пэна Шагал в конце 1906 года уехал в Санкт-Петербург, учиться живописи: отец «кинул под стол» 27 рублей – «единственные за всю жизнь деньги, которые отец дал мне на художественное образование», – но зато помог получить необходимые для поездки документы. Как еврей, не имеющий образования и профессии, Шагал не имел права покидать родной город, кроме как для учебы или по коммерческой надобности: знакомый купец согласился выправить бумагу, согласно которой Шагал значился его агентом. Позже он, чтобы продлить вид на жительство, пытался рисовать вывески и работать ретушером, пока адвокат Гольдберг, известный покровитель искусств, не зачислил его к себе в качестве прислуги.