Великие рогоносцы
Шрифт:
Просто отрубить преступнику голову — это слишком просто, решили монархи, и придумали еще разнообразные пытки, на какие только способна человеческая фантазия. Мы уже не говорим о том, что законом предписывалось отрубать осужденному сначала руку, которая подняла меч на короля, а потом подвергать его самого жесточайшим мукам, включая колесование, литье на раны горячего олова и смолы, а также ампутацию гениталиев, а потом уже четвертование. С удивлением смотрел на свою отрубленную руку Равальяк, убийца Генриха IV, как ее «поленом» сжигают на огне. Муки его были так страшны, что приняли форму какого-то помешательства. Он дико хохотал и приказывал палачам еще сильнее его мучить. Но самую страшную в мире муку за самое ничтожное преступление испытал Дамьян, поднявший перочинный ножик на Людовика XV. И этот король, который всегда подвергал помилованию дворян, совершающих свои бесчинства в своих вотчинах, говоря: «Я его милую, но я помилую и его убийцу», по отношению к Дамьяну проявил непонятную, нечеловеческую жестокость, портя себе и без того уже испорченную характеристику в глазах потомков. Анатомию этого наказания мы решили, дорогой читатель, привести вам полностью, рискуя, конечно, поднять ваше кровяное давление.
Да, сцена не для слабонервных, но основана на исторических реальных
Пятого января 1757 года. Сильный мороз. Королевская семья хочет уехать в Трианон, который нагреть легче, чем Версаль. Людовик XV вернулся в Версаль к больной дочери Виктории, которая лежит в постели, больная гриппом. Потом он отъезжает в шесть часов. Сходит по лестнице, ведущей к его карете. Лакеи несут впереди факелы. Перед дворцом большой парк, пустой и понурый под снегом. Двойной ряд гвардейцев ведет до самой кареты, двери которой открыл камердинер. Наследник шагает рядом с отцом. Капитан гвардии стоит тут же, за королем. Вдруг какой-то мужчина протискивается между двумя гвардейцами, касается короля и отступает в темноту. На голове у него шляпа. Король качается на ногах и говорит: «О боже, сейчас кто-то ударил меня кулаком». Дотрагивается рукой до правого бока, рука оказывается в крови. «Разве меня укололи шпилькой?» Преступник, им оказался Дамьян, не пробует бежать и стоит неподалеку. Король говорит: «Я ранен, этот человек меня ударил». Стражники хватают Дамьяна. Король: «Арестуйте его, но не убивайте. Хорошо его сторожите».
Сорокадвухлетнего Дамьяна, высокого, худого брюнета с орлиным носом и с лицом, изборожденным оспой, забирают. У него находят перочинный ножик с рукояткой из черного рога. Острием всего в восемь сантиметров он ударил монарха. Дамьян кричит, что сообщников у него не было. Дамьяна ведут на пытки. Щипцы разогревают добела. Прижигают ему ступни ног. «Кто у тебя сообщник?» Он опять кричит, что сообщников нет. Людовик стонет: «Я из этого не выйду. Пришлите мне исповедника». Не хватает в Версале всего: простынь, рубашек, ибо король должен был ночевать в Трианоне. Завертывают его в халат и кладут в постель. Король в панике, хотя рана оказалась пустячной: он был только слегка поцарапан. Хирург успокаивает, что рана не опасная, если, конечно, острие перочинного ножа не отравлено. Бегут к Дамьяну, находящемуся в тюрьме в Версале. Он говорит, что острие отравлено не было.
Королю два раза пускают кровь, он совершенно ослабел, королева Мария Лещинская плачет, дочери падают в обмороки.
Король в предчувствии своей смерти просит королеву Марию простить его за плохое поведение и за любовные грешки. Маркиза Помпадур сидит в своей комнате и ждет своего падения: когда же ее выгонят из Версаля.
Врачи объявляют, что Дамьян фанатик, сумасшедший. Король в огромной депрессии. Лежит в темной комнате за плотно закрытыми шторами и стонет: «Рана моя более серьезная, чем вам кажется, доходит до самого сердца». Словом, не важен пустяк увечья, важен факт, что на монарха осмелились напасть, значит его правление «не идеальное». На восьмой день он приходит в себя, входит к маркизе Помпадур. Умная маркиза сумела убедить короля, как любит его народ и покушение не имеет ничего общего с его волей. Успокоенный и обрадованный король целует маркизу! Она победила и остается в Версале. Мария Лещинская прячет свою радостную улыбку при известии о скором падении Помпадур и напяливает траурный черный чепец. На двадцать шестое марта назначена казнь Дамьяна. Ему прочитали обвинение в камере. Он сказал только одну фразу: «Это будет тяжелый день». В три часа дня повозка, на которой везли Дамьяна, прибывает на Гревскую площадь. На площади темно от людей. Стоят, лежат, висят на деревьях и на крышах домов. Женщины и мужчины падают с крыш, раня несколько человек. Окна выкуплены все за огромную сумму. Сто ливров за окно заплатил тот, кто хотел вблизи увидеть казнь Дамьяна.
Прошло сто пятьдесят лет, а такой жестокой казни во Франции не было. Сейчас будут применены все возможные пытки: колесование, огонь, отрубление топором и вырывание тела щипцами. Где-то неподалеку стоит в толпе знаменитый циник и авантюрист Казанова, который вскоре будет не в силах выдержать кровавого зрелища, затыкая себе уши и закрыв глаза. Палач Сансон в сопровождении шести помощников приступает «к делу». Сначала Роберта Дамьяна положили на деревянном столе, туловище стиснули железными тисками обручей, оставляя свободными руки и ноги. Его правая ладонь привязана к металлической палке. В ладонь ему вложили малюсенький перочинный ножик, тот самый, которым он ранил короля. Сансон осторожно льет на ладонь расплавленную серную кислоту. Тело шипит и оголяется до кости. Дамьян дико кричит. Публика молчит. Приближается второй палач, неся огромные щипцы. Вырывает Дамьяну левый сосок. Помощник вливает в открытую рану жидкое расплавленное олово, смешанное с кипящим маслом, серой и горячим воском. То же самое проделано с правым соском, потом на плечах и на ногах. Дамьян уже не кричит, он хрипит. Изо рта идет розовая пена. После этой процедуры к Дамьяну подходят два ксендза и дают крест для целования. Теперь наступает следующая фаза пыток — четвертование. Запряжено четверо коней и от них идут веревки, привязанные к рукам и ногам Дамьяна. Кони трогаются в разных направлениях. Жилы напрягаются, но плечи и ноги выдерживают натиск и не отрываются от туловища. Стременные затягивают потуже коней. Снова попытка. Тот же результат. Тело не отрывается от конечностей. Стременные ругаются матом. Полуживой Дамьян шепчет: «Я не обижаюсь на вас». Приводят еще двух коней. Теперь шестеро запряженных коней тянут во все стороны, стараясь разорвать на куски тело Дамьяна. Безрезультатно. Кости трещат, конечности выходят из суставов, но туловище не отделяется. В толпе слышен глухой ропот. Два часа напрягаются кони, стараясь разорвать тело Дамьяна, — напрасно. Какой дьявол или высшая сила помогали Дамьяну — не знаем, но шестьдесят раз шестеро лошадей старались разорвать на куски его тело и не смогли это сделать. Сансон прерывает казнь и просит представителей парламента разрешить ему надрезать суставы, чтобы «облегчить коням их задачу». Члены парламента, усмотрев в этом акте облегчение мук несчастного, не соглашаются. Приближается ночь. Сансон в панике. Члены парламента, посоветовавшись, соглашаются. Палач Парижа и один из его сотоварищей подходят к Дамьяну с острыми ножами и почти до кости надрезают суставы. Не ограничившись только конечностями, разрезают глубоко и поясницу и подмышками. Дамьян внимательно полубезумными глазами смотрит на каждую часть своего тела, которые ему надрезают. Не сказал ни одного проклятия, молчал. Кони огромным
Палачи освобождают тело от железных обручей и дергающееся туловище бросают в костер. Вслед за телом в костер полетели оторванные руки и ноги Дамьяна. Скоро пепел разбросают на все четыре стороны. Правосудие совершено. Король может спать спокойно.
«Зачем нас пугать такими страшными сценами, — воскликнет недовольный читатель. — Было — прошло». Не прошло.
Жестокость давних времен перенесена в сегодняшний день и преследует нас повсюду: с экранов телевидения и кино, со страниц книг, с реальной улицы. Улицы, которая заменила аллею отрубленных голов. Информирует пресса, бьют в набат обеспокоенные психологи — мир становится жестоким, и в этом мире появляется жестокий человек. Насилие, узаконенное палачами давних времен, узаконило сейчас себя правом улицы. Что из того, что не выставляются длинной аллеей отрубленные и посаженные на кол головы времен Ричарда III и Петра I? Мертвые головы лежат в подворотнях. И этим «головам» не позволили гордо войти на эшафот. Их настигла шальная, не рассуждающая пуля. Она внезапна и беспощадна. Она, пуля, не уничтожает человеческого достоинства, свою жертву она просто человеком не считает, она хладнокровно делает свое смертоносное дело.
Вернемся к нашей Дю Барри.
По-видимому, она не ожидала смертного приговора. Это было для нее полной неожиданностью.
Слишком избалованная вниманием короля, своей неограниченной властью, она и сейчас, будучи в тисках палачей революции, надеялась на чудо, что ей удастся выжить. Друзья, едущие вместе с ней в одной повозке на эшафот, уговаривали ее достойно и спокойно расстаться с жизнью. Обезумевшая от ужаса женщина не желала их слушать! Она жалко цеплялась за жизнь! Когда ей приказали выйти из повозки, она начала дико кричать, обращаясь к замершей толпе: «Спасите, спасите меня!» Народ, пришедший огромной толпой на площадь Революции глазеть на радостное событие — казнь шлюхи короля, замер в ужасе. От радости и триумфа и следа не осталось. Народ видел несчастную женщину, насилуемую, беззащитную женщину. На эшафот она восходить не пожелала. Двое стражников несли ее туда на руках. Когда ее бросили на доску гильотины, она, высовывая из-под круглого отверстия голову, вдруг с умильной улыбкой и мягким голосом, смотря своими огромными голубыми глазами прямо в глаза палачу, попросила: «Еще минуточку, сударь! Еще минуточку!» Ей грубо связали руки. «О, подождите, сударь», — были последние ее слова, пока острый нож гильотины не врезался ей в шею! Умерла великая куртизанка! Где-то в своей Тулузе радуется рогатый супруг Дю Барри. Ей никогда не удалось официально взять с ним развод. Он с пеной у рта доказывал революционным властям, что ничего общего с гражданкой Ланж не имеет, вероятно, косо отводя взор от тех богатств, которые получил от этой гражданки. Ну что же! Удивляться особо не приходится. Поведение «рогоносцев» одинаково, в общем, будь они добровольные или вынужденные. И мы убедимся в этом на следующем примере французского короля Франциска I.
Портрет короля Франциска I и его супруги Элеоноры. Никто в Европе не сомневался, что Франциск I награждает своих любовниц «стыдливой» болезнью.
Рогоносцы-короли и подданные
Во Франции любовью заниматься легко и приятно.
Брантом
Ну, Франциск I, чтобы вырваться из такой сексуальной неволи аскетического испанского двора, чего только королю Карлу V не наобещал: и острова там какие-то, и сыновей в заложники. Но сначала вырваться из неволи не удавалось, хотя матушка Луиза Савойская к каким только хитростям, к каким ухищрениям не прибегала, чтобы только своего любимого сынка из испанской неволи вызволить. Бывало, негра-истопника подкупят, снимут с него нищенскую одежонку, лицо Франциску I сажей из печки вымажут и выведут с вязанкой хвороста из тюремного замка под видом служителя печей. Но почему-то стража всегда мистификацию обнаруживала и Франциска I на прежнее место возвращала, только с усиленным режимом охраны. А Карл V еще и злился: не по душе, видите ли, французскому королю испанское гостеприимство, хотя его вполне прилично содержали, а есть давали почти три раза в день. Словом, когда наконец Франциск I вернулся из испанского плена, он очень голодным был, половым, конечно, голодом. И он решил любовный голод свой утолить немедленно. И, не утомляя себя слишком долгими поисками, взял в любовницы первую попавшуюся фрейлину Анну де Плеслё. Тем более что красавицей она оказалась замечательной, не слишком строгого нрава и готовой влюбиться в короля.
Но все же маленько она была добродетельной, если ей, видите ли, было не совсем удобно просто быть королевской шлюхой. Ей удобней было быть замужней дамой, тем более что и ребеночек от короля может появиться, кому отцовство припишешь? Ну какие могут быть разговоры, слово фаворитки закон, тем более для такого галантного короля, каким был Франциск I. Он и перед своей матушкой во время с ней разговора на одном колене стоял, шляпу в руках придерживая. А перед дамами прямо рассыпался мелким бисером. Всегда приветлив, всегда улыбчив и такую вот пословицу любил повторять: «Двор без женщин, это то же, что год без весны или весна без цветов». Красивых женщин очень любил и целым их роем всегда был окружен. На охоту с женщинами-красавицами, на ужин тоже. Неказистая невестка Екатерина Медичи еле-еле выпросила у свекра-короля, чтобы и ее, с ее некрасивостью, на охоту забирал. Ну, для невестки было сделано исключение, и она, как белая ворона, среди черной стаи «блистала» своей неказистостью, хотя и со стройными ногами.