Великий и Ужасный. Фантастические рассказы
Шрифт:
И ещё мне так хотелось стать маленьким серым котёнком, запрыгнуть к тебе на колени, свернуться там комочком, чтобы ты гладила мою шкурку, а я бы мурлыкал, мурлыкал, моя нежная мучительница. Сумасшедшие мысли, безумные идеи и образы. А я всего лишь хотел вновь ощутить эти точёные персты в своей непокорной кошачьей шёрстке. Я мечтал бы день и ночь целовать твои руки, плечики с охранительной руной, гордую шею, приближаясь к роднику томительных губ Марианны.
Какие пустяки эти цветы — да мне бы осыпать твою дорогу их лепестками, мне бы соткать тебе одеяло из них, хотя быть может, соткать его из касаний губ было бы увлекательней, но и тогда бы я
Я шёл просветлённый, я уходил, но ведь это повторится, и такой же вечер, как миг, взятый взаймы у самой смерти приговорённым.
Ты почему ещё здесь? Уезжай! Уезжай скорее, мне невозможно вот так сидеть в пустой-пустой усадьбе и знать, что на другом конце долины ты проводишь этот вечер в таком же одиночестве. И я тянусь к тебе, дорогая моя… И я не хочу очнуться, я жаждал бы чувствовать Твоё дыхание, как дуновение ветерка, и внимать каждому Твоему желанию, как воле капризного бога.
Нет, не бога! Ты — моя единственная богиня, ты — моя радость, ты — боль моя, ты, как сама жизнь, в которой всему есть место. Так прими же мою жизнь, если сочтёшь её ценной! И подумай, на что мне она без такой удивительной женщины в ней? Я у ног твоих, Марианна…
Бушует непогода за окном. Ветер колотит в ставни… Приюти безумца в ночь хоть на миг, я просто сойду с ума. Я буду лежать и бороться с сумасшедшим желанием войти в твою комнату и, упав на колени, поцеловать тебя в уста так, словно предо мной спящая княжна или Белоснежка. Может, это излечит тебя от заклятья, которое ты сама себе придумала.
Хотя, казалось, ещё днем я ненароком касался твоих платьев и любовался моей черноокой валькирией на вороном скакуне. Ах, как хотелось подхватить тебя, закружить в порыве неимоверного восторга. Прижать к самому сердцу, такую родную и неприступную, такую желанную и прекрасную. Прижать, и понять, что погиб — твоё сердце, каменное и жестокое — оно совсем не бьётся, а моё уже выпрыгнуло тебе под каблучок, ещё шаг — ты раздавишь его.
И как же ещё может быть иначе, когда такая весна грозит обернуться вечным морозом? Она бы не имела срока, эта весна, лишь позволь ей продолжиться — ей не будет конца и края. Ты только поверь мне! Марианна, милая, чёрный котёнок мой! Я не обману тебя, как сейчас хочу обмануться сам.
Не надо меня жалеть, пусть остановится это мгновение, пусть я встану пред тобой на колени в том ли парке, на обрыве ли у реки или на вершине самой высокой башни.
— Будь со мной, Марианна! — молю я тебя. — Будь со мной всегда! Ты никогда о том не пожалеешь. Мне не найти иной такой, Ты одна в этом свете.
Но ты молчи, молчи, и слушай, что я еле слышно шепчу, и хотя хочется кричать во всю мочь от восторга встречи с тобой, мой шёпот так похож на стон…
Я прошу у тебя не просто доверия. Я прошу взять мою жизнь, мою судьбу, я их не хочу больше влачить вот так, без тебя, Марианна, и просто не мыслю, как можно жить, прикрывая всякими «великими» целями единственную, затмевающую всё.
Две ужасные недели без тебя, когда, как зверь ходишь из угла в угол по пустым горницам усадьбы, и всё летит из рук…
— Едва она уехала на воды, так прописал лекарь, у нас начались дожди. Проливные — словно, вместе с моей Марианной, укатило на море и солнышко. Пять суток подряд.
На праздник Фригг было ещё светло, но и потом в ночь и весь последующий день, представь, в самой середине лета, идет всё тот же дождь.
Меня охватила безысходность. Музыка не радовала слух, мёды не пьянили, ни одна из прежних забав, никакая из самых нужных работ не приносила мне радости, и не сложилось ни единой баллады, как я ни пытался превозмочь в себе это.
Ах, Старик! И снова к ней, все мысли, все слова, все побуждения. Я ждал заветного голубя, я представлял, как Марианна нежится на горячем песке, как, обнажённая, она загорает, окуная изумительное тело в волны светлоокой Сол.
Всё шло как-то буднично, и только звериная тоска не отпускала меня ни на миг. Снова пусто, и пусто было на душе. И мне снился сон, как пол её неприступного замка я усыпал цветами, чтобы Марианна шла по ним, точно эльфийская княжна из несбыточных грёз, чтобы она купалась бы в них. А я срезал все шипы до одного, лишь бы ни один из них не поранил нечаянным касанием её бронзовую от загара, но всё такую же волнующую, кожу.
Поутру, когда я очнулся, мои ладони были исколоты в кровь. Это было знамением!
— Да, боги предупредительны, в том смысле, что заранее предупреждают смертных о таящейся опасности, — совсем тихо проговорил Старик. — Ты, Ридар, держишься прежней веры, а так ли преуспел в ней? — спросил он погромче. — Вспомни!
Старик поднялся, распрямился, расправив могучие плечи, восстал, точно грозный великан. Потом, ударив в ладоши, в такт ударам он запел тяжёлым густым басом:
«Женщин любить, в обманах искусных, — что по льду скакать на коне без подков, норовистом, двухлетнем коне непокорном, иль в бурю корабль без кормила вести, иль хромцу за оленем в распутицу гнаться».— А я вот что отвечу, старец! — разозлился Ридар, и, смело глядя своему гостю в глаза, тоже пропел:
«Мужей не суди за то, что может с каждым свершиться; нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти. Никто за любовь никогда осуждать другого не должен; часто мудрец опутан любовью, глупцу непонятной».— Это я-то глупец? — расхохотался Старик, схватившись за бока. — Да что же ты, приятель, жалеешь тогда об этой одной-единственной вещи? Ведь ты судишь свою ненаглядную Марианну за её любовь к Орму. А ещё недавно и вовсе жаждал убить его. Уж кто из нас дурак, так это ты, а не я!
— Ты и о том прознал, проклятый колдун! — крикнул Ридар, но опомнился, и продолжил спокойнее. — Да, я теперь другой человек, Старик! Во мне нет больше былого Света. Со мной опасно теперь рядом любой и любому. Но пусть пройдёт месяц, год, много лет. У меня теперь есть две цели — я верну себе похищенную женщину, и я уничтожу Орма, рано или поздно. Я так сказал. Да будет так!
— По-моему, ты обманываешься в сроках? — весело ответил гость. — Да, с кем не бывает?! Лучше, выпьем-ка теперь из моей чаши!