Великий и Ужасный. Фантастические рассказы
Шрифт:
— Тише, воевода! — спокойно произнес верховный волхв. — Реки дальше!
— Едет Добрыня-Краснобай, Малха-ростовщика сын, да дружина его, а с ними ещё Владимиров верный пёс, Путята, — рассказывал вестник. — И он ведёт войско ростовцев. Все воины бывалые, у всех мечи острые. Хотят кумиров наших посечь. Хотят снова вознесть веру чуждую!
— Уж не Христову ли? — грянул Угоняй. — Ишь, какие скорые. Ещё тлеют кумиры Рожаниц да Родича, а они снова тут объявились! Не пустим врага в Новгород, нехай за Волховом себе скачет. Попрыгает, помается — да назад повернёт.
— Ты дело говори, воевода!? — нахмурился Богумил, хотя сам недолюбливал Краснобая, а особливо — его выкормыша стольнокиевского. «Третий десяток разменял, а всё равно — мальчишка, да ещё злопамятный и честолюбивый. Не почтил ни Велеса, ни Свентовита, а объявился жрецом Громометателя», — злился он. — Как ворога отвадить? Выстоим али прогнёмся? — продолжал верховный волхв.
— Думаю я, — разобрать мост, а лодьи на наш берег переправить. Выиграем время — ушкуйники вернутся, и варягов с Ладоги вызовем.
— А коль пожгут супостаты торговую-то сторону? — осмелел посыльный.
— Что они, дурни? От того народ ещё злее станет. Правда, купчишки наши — эти заложить могут. Всюду поплавали, всем пятки да задницы лизали. Вот откуда предательство да измена будет, — развивал свою мысль тысяцкий.
— Прикажи бить набат, Угоняй! — молвил Богумил — Немедленно учиним вече. Буду говорить с новгородцами!
Тысяцкий поклонился верховному жрецу и спешно покинул палаты. Посыльный топтался, как несмышлёный конёк. Богумил хмуро посмотрел на него, неожиданно улыбнулся — лицо просветлело. Он поманил посланца, тот всё так же нерешительно приблизился.
— Садись, молодец, — продолжал Богумил, — Знаю, устал с дороги, но время не терпит. Сам ведь сказал.
— Истино так, не терпит, владыко!
— Хочу отписать я племяннику грамотку, ты и повезёшь бересту.
На столе он нашёл ещё совсем новое стило и несколько свитков.
«— Здрав будь, Ругивлад! Слово тебе шлю. Лучше убитому быть, чем дать богов наших на поругание, — медленно начал говорить Богумил. — Идут враги к Нова-городу. Молимся, жертвы приносим, чтобы не впасть в рабство. Были мы скифы, а за ними словены да венеды, были нам князи Словен да Венд. И шли готы, и за ними гунны, но славен был град. И ромеи были нам в муку, да били их дружины наши. И хазары жгли кумирни, но разметал их Ольг, коего звали Вещим. А прежний князь Гостомысл, что умерил гордыню свою, тем и славен. Как и прежде, в тресветлую Аркону, отчизну Рюрикову, слово шлём. Спеши в Новград, Ругивлад! Купец златом богат, да умом недолог — предаст за серебряник. Будет киянин, чую, смерть сеять и богов наших жечь. Суда Велесова не убежать, славы словен не умалить».
Едва удалось подвести черту, как за окном тяжелым басом, торжественно и мрачно, гулко и зловеще зазвучал вечевой колокол.
Ругивлад хранил бересту на груди, не раз перечитывал заветные слова, хотя помнил их уже наизусть: «…были мы скифы, а за ними словены да венеды, были нам князи Словен да Венд».
Скифская земля раскинулась от гористой Фракии до самого Гирканского моря, которое часто теперь называли Хвалынским. С кем только не сражались пращуры? Били кимров, ратились с персами — из рода в род передавали легенды о том, как один великий завоеватель, чьи лошади уже готовились осушить море-Окиян, едва не сгинул вместе со всем войском в бескрайних скифских степях. Не даром, знать, возносились богатые жертвы священному мечу! Не зря славили Великую Мать, коль жёны народили славных воинов!
А потом явились ромеи, а за ними и готы, потом конными массами ярились по всей степи гунны… Ну, и где ж все они теперь? А Скуфь стоит, да и стоять будет, до тех пор, пока обычай древний чтим — всякому будет воздано по чести да справедливости.
Клубящиеся облака рассеялись, и взору смертного предстало море, бескрайнее море, пламенеющее белым огнем. Мир Яви давно канул в небыль, а взгляд молодого волхва направляла могучая воля Водчего, и взгляд его в согласии с этой Силой вновь проникал всё дальше и дальше в прошлое, раздвигая пределы. Над морем разлилась молочная пелена, умиротворяя неистовую стихию. Но вот и она стала постепенно растворяться. Ему послышались чьи-то крики. Лязг металла. Скрипело дерево. Плескалась вода. И Белый Хорс ослепил очи смертного…
…Солнце безжалостно светило в глаза. Добрыня глянул из-под руки. Впереди толпились горожане. Он махнул — дружинники теснее сомкнули щиты, изготовив оружие. Новгородский люд попятился.
— Что собралися? Мы разор никому чинить не желаем! Выдайте Киеву обидчиков! — увещевал Добрыня Малхович.
— Как же! Второй раз не купишь! — отзывались словене.
— Нет тебе веры, злодей хазарский!
— Ты почто кумирни осквернил, боярин?! — кричали с той стороны.
— Лгут ваши жрецы, потому и противны князю! Нет на Руси иного хозяина, окромя Владимира Святославича! Нет иного бога, окромя Христа! Покоритесь, несчастные! — вторил вельможе Путята, сам крещёный еще при Ольге.
— Вот и ступай к Распятому прямой дорогой!
В киян полетели камни. Один просвистел над ухом тысяцкого.
— Пеняйте ж на себя, неразумные! — молвил Добрыня.
Воины медленно двинулись вперед, выставив копья, дружинники оттесняли толпу на берег. Но их стремление натолкнулось на завалы из брёвен и досок. Град камней усилился. То тут, то там падали ратники, иной срывался в Волхов, под дружное улюлюканье новгородцев, и оглушённый, шёл ко дну — Ящеру на прокорм.
— Не бывало такого, чтобы мать, да отца поимела! Никогда Великий Новгород не покорится Киеву! — услыхал он голос Богумила
— Ничего, и до тебя доберёмся, старик, — успокоительно заметил Добрыня Малхович.
Тут к вельможе протолкался испуганный посыльный, одежда висела на нём клочьями, и лишь за шапку мужика пропустили к Краснобаю:
— Беда, светлейший! — выдохнул посыльный. — Народ совсем рассвирепел! Дом твой разорили, усадебку разграбили — сын Константин поклон шлёт и молит о помощи! Без подмоги ему не выстоять!
— А, псы! — выругался Добрыня.
Дружинники шарахнулись в стороны.
Развернул коня, что есть силы врезал по рёбрам. Скакун взвился от жгучей боли, но всадник усидел, сдавив рассечённые до крови бока, и ещё раз хлестанув коня, погнал его прочь.
— Эко припустился, гад! Смотри, портки не потеряй! — заорали словене.
Ростовцы стеной сомкнули крепкие красные щиты. Путята похаживал за рядами воинов, выжидая, когда у новгородцев кончится запас камней. Тяжёлые копья били особо рьяных — не прорвёшься, да только и сам — ни шагу.