Великий и Ужасный. Фантастические рассказы
Шрифт:
Стар был Сев, и сестра его стара. Недалёк был Сев, и сестра его проста. Срок истёк — умерла она. Вот уж и старику пора на покой. Разменял он давно осьмой десяток и зовёт к себе внука любимого:
— Мне и деду твоему ещё волхвы заповедовали, землю родную Старгородскую от недруга беречь. И хранили мы её пуще глаз своих, да не сберегли. А отец твой, пока жив был, моему наказу следовал. Сторожил он пределы Новагорода… Ужели посрамишь ты древний наш завет? Убоишься злого ворога?
— Не посрамлю, дед! Говори — всё сделаю!
— Чую, смерть пришла. Но глаза мои незрячие много видят, что невидимо. Из-за дальних морей, из Дон-реки, из великих степей песчаных вновь беда грядёт на Русь неминучая. То ловцы, да не половцы! Степняки идут лютые… Собирайся ты в славный град Ростов ко дружине Александра Поповича. Я учил тебя всему, что сам знал, чем владел и чему научился у врагов. Послужи ты делу русскому, не ославь воспитателя.
Опечалился Всеслав, закручинился. Говорит он тогда, пригорюнившись:
— Я б сейчас со двора, только нет коня, скакуна у меня богатырского. Мне достался меч, но доспеха нет, — засмеют ведь кичливые суздальцы. Экий лапотник, деревенщина набивается к нам в сотоварищи. То-то будет языкастым потеха, а мне будет срам и презрение.
— Это верно, Всеслав, — отвечает дед. — Да беда твоя поправима. В самый смертный час на исходе дня жду я гостя. Не пройдёт он мимо. И закрыв глаза, поведёт меня к камню белому и горючему. Ты за Водчим вслед, не боясь, ступай — и коня, и доспех добудешь.
— Что я, нехристь какой? — удивился внук, но ослушаться не посмел.
И всё сбылось, как старый дед вещал. Чуть испустил он дух — в горнице повеяло ночью. Открылась дверь, и на миг увидел Всеслав самого Великого Водчего. Его жезл замкнул мёртвые очи старика, и словно кем-то ведомый, вдруг встал дед, да зашагал вон из дома. Он всё шёл, не приминая траву, а Всеслав ловил его след, вспыхивающий крохотными светлячками и гаснущий во тьме. Долго ли, коротко ли шли — потерял молодец тропу заветную. Огляделся — лес кругом стоит — неба не видать. Заплутал. И уж сам не рад, что послушал старца, но слово привык держать.
Много ли, мало ли так бродил он по лесу древнему да глухому, непроходимому, только чу… Глядит, замаячил свет… Выходит Всеслав на поляну и видит — стоит избушка на курьих ножках, перед ней двенадцать столбов. Те столпы головами венчаны, золочёными, бородатыми.
Тут послышался страшный шум, вековые сосны трещат да скрипят, сухие листья хрустят, выезжает да из чащи сама Яга — в ступе едет, пестом погоняет, а помелом след заметает. Испугался молодец, как бы рыжекудрая ведьма его б не прикорнала — и ну кресты класть. А Яга ему и говорит:
— Ты, глупый, это брось. Мне твои молитвы, как мёртвому припарка. Отвечай! Зачем пожаловал? Дело пытаешь, али от дела лытаешь?
Ещё пуще испугался Всеслав, но виду не подал:
— Здравствуй, хозяйка! — кладёт поклон земной. — Не ватажился и не ведался я до сей поры с нечистой силою. Так что ты меня прости. Больно чудно мне.
А Яга усмехнулась и отвечает:
— Что же ты нечистой силе поклоны бьёшь, али сильно припекло? Ну, да ладно! Пойдём в избу, всё лучше, чем на пороге стоять. А ну-ка избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом.
Изба покряхтела, покряхтела, да и развернулась.
Вошел Всеслав в дом и ахнул. То не избушка, как мерещилось, а красный терем.
И порядок там, и уютно там, печь сама пироги печёт, метла сама пол метёт. В каждом углу по снопу спелой пшеницы, а давно уж с полей она убрана. У каждого окна по горшку с цветами диковинными. А где Спасу стоять положено, сидит филин пучеглазый, очами зыркает да хлопает.
Та хозяйка следом идёт, следом идёт, улыбается.
— Аль нечисто в доме сём, добрый молодец?
Хлопнула Яга в ладоши:
— Верные мои слуги! Сердечные мои други! Истопите-ка гостю баньку, да погорячее! Смойте-ка с него пыль да грязь подорожную.
Явились тут две пары рук, подхватили Всеслава под локти, да повлекли за собой. Ох, и мяли ж они его, ох и хлестали душистым веничком. И по ножкам его резвым и по рёбрам его крепким. Не снести бы Всеславу восхищения, да угомонились, наконец, лихие помощнички. Одели гостя, да обули — в горницу возвернули.
Напоила его Яга, накормила. Сидит прямо, да ни о чём не спрашивает. Видно, пока он в баньке парился, всё про него вызнала, всё выведала.
Стала спать укладывать:
— Полезай-ка на печь, добрый молодец! Утро вечера мудренее.
Забрался он было куда велено, глядь, а там чья-то спинища полосатая, да вся в густых волосьях и меху.
— Тут уж есть кто. Вон спрятался!
— Ах, разбойник! Я-то его с самого утра ищу. Это кот наш. Днём он мастер в гулючки игрывать, а ночью сказки баить без умолку. Опричь мужа мово никого не слушает. Ну, дак, не бойся! Лежи покудова на печи! И потуль Хозяина не уважу, не показывайся ему на глаза. Больно зол он нынче. Ишь как непогода разыгралась. Да, смотри, кота не разбуди, он тоже как разозлится, так глаза дерёт, спасу нет. А коли кто не по нём — сейчас же съест.
Филин заухал, захохотал. Распахнулась дверь. Ущипнул себя Всеслав — эко диво! Входит в дом тот самый Водчий, волосья торчком, нос крючком, да и басит:
— Что-то, мать, у нас опять русским духом пахнет. Не иначе, снова кого-то схоронила?
— Да, что ты, муженёк? Откуда здесь живому-то быть!
А Хозяин осушил корец пенистого медового квасу да как заругается:
— Ох, испакостился ныне белый свет. Холоп на холопе, смерд на смерде. Давненько я не видел такого. Попы бесперечь нас поносят. Князи староверцам обиды чинят.
— Бывали и худшие времена, отец, — отвечала Виевна.
— Бывали, как не помнить. То гадость какую-нибудь хлебнёшь во спасение мира. То Морену да Кощея скрутишь — и на тебе, появляется обязательно дурак их освобождать. И где теперь этот дурак?
Хозяин влил в себя ещё ковшик медовухи.
— А помнишь, мать, как летел я орлом с этим мёдом в клюве. Спасибо, Локи догадался огонь разжечь?
— Мы все растерялись тогда… — как бы оправдывалась Хозяйка.
Схоронившись под шкурами на печи, затаив дыхание, Всеслав слушал непонятную речь.