Шрифт:
Глава I. Прибытие "Эвтерпы-Талии"
Около полудня, в один из дней начала лета, атлантический лайнер, направлявшийся на запад, быстро приближался к порту Нью-Йорка. Незадолго до этого, с его борта, был замечен старый маяк на Монток-Пойнт, и все на борту судна были воодушевлены осознанием того, что через несколько часов их путешествие закончится.
Судно, которое сейчас с большой скоростью двигалось вдоль южного побережья Лонг-Айленда, было "Эвтерпа-Талия" из Саутгемптона. В среду утром оно покинуло свой английский порт, и многие из его пассажиров, естественно, стремились попасть на берег, чтобы успеть сделать свои дела в последний день недели. Были даже те, кто рассчитывал совершить обратный рейс на лайнере "Мельпомена-Талия", который отплывал
"Эвтерпа-Талия" было одним из тех комфортабельных океанских судов, которые используются уже почти десять лет, и хотя нынешнее путешествие не было особенно быстрым, оно было совершено чуть менее чем за три дня.
Как легко себе представить, такое судно сильно отличалось от старых пароходов, которые пересекали Атлантику – "океанских борзых", как их называли во второй половине девятнадцатого века.
Здесь было бы неуместно давать полное описание судов, которые в период нашего повествования, в 1947 году, пересекали Атлантику в среднем за три дня, но представления об их конструкции будет достаточно. Большинство этих судов принадлежали к классу "Эвтерпа-Талия" и были, по сути, составными морскими сооружениями, две части которых полностью отличались друг от друга. Большой корпус каждого из этих судов не содержал ничего, кроме электрических двигателей и движущих механизмов, с необходимым топливом и вспомогательным оборудованием.
Верхняя часть составного судна состояла из палуб и кают для пассажиров и экипажа, а также трюмов для груза. Все это находилось в огромном верхнем корпусе, который опирался на нижний корпус, вмещавший двигатели, а их единственной точкой соприкосновения был огромный шарнир. Таким образом, независимо от того, насколько сильно нижний корпус мог крениться, вертеться и кувыркаться, верхний корпус оставался ровным и сравнительно спокойным.
Такое устройство составного судна не только обеспечило комфорт пассажирам и безопасность перевозимому грузу, но и позволило сделать нижний корпус гораздо меньшего размера, чем это было принято в прежние времена пароходов, когда корпус должен был быть достаточно большим, чтобы вместить все необходимое. Поскольку более современный корпус не вмещал ничего, кроме механизмов, он был мал по сравнению с верхним корпусом, и, таким образом, сила двигателя, некогда необходимая для того, чтобы двигать огромную массу через сопротивляющуюся среду океана, теперь использовалась на сравнительно небольшом корпусе, а огромное тело судна не встречало никакого сопротивления, кроме сопротивления воздуха.
Не обязательно, чтобы обе части этих составных судов всегда были одинаковыми. Верхние корпуса, принадлежащие одной из трансатлантических линий, обычно были сконструированы таким образом, что их можно было присоеденить к любому из нижних корпусов с двигателями. Каждый корпус имел собственное имя, и поэтому комбинированное название всего судна часто изменялось.
Еще не было и трех часов, когда "Эвтерпа-Талия" прошла через Нарроуз и медленно двинулась к своему причалу на Лонг-Айлендской стороне города. Карантинные офицеры, сопровождавшие судно во время плавания, передали свой отчет на официальный буксир, который встретил судно при входе в гавань, и, поскольку старые раздражители в виде таможни уже давно были упразднены, большинство пассажиров были готовы к скорой высадке.
Один из этих пассажиров – мужчина лет тридцати пяти – стоял, глядя на корму судна, а не смотрел, как большинство его спутников, в сторону города, к которому они приближались. Он смотрел на гавань, под большой мост, плавно перекинутый между западной частью Лонг-Айленда и берегом Нью-Джерси, его центральный пирс покоился там, где когда-то стояла старая Батарея, и так он смотрел на реку, на дома, простирающиеся далеко на запад, как будто его глаза могли уловить какие-то особенности страны далеко за их пределами. Это был Роланд Клив, герой нашего рассказа, который в течение последнего года учился и экспериментировал в научных школах и мастерских Германии. Именно к его собственной лаборатории и мастерским, которые лежат в местности далеко за широкой линией зданий и поселений, выстроившихся вдоль западного берега Гудзона, устремилось
Умело управляемая, "Талия" медленно двигалась между высокими каменными пирсами массивной конструкции, но "Эвтерпа", или верхняя часть судна, проходила не между пирсами, а над ними, и когда верхушки пирсов выступали за ее корму, движение нижнего судна прекращалось. Затем большой поршень, который поддерживал гнездо, в котором двигался шарнир "Эвтерпы", медленно начал опускаться в центральную часть Талии, и, поскольку прилив был слабым, прошло немного времени, прежде чем каждая сторона верхнего корпуса прочно и надежно уперлась в каменные опоры. Затем раструб нижнего судна быстро опустился вниз, пока не оказался совершенно свободным от крепления шарнира, и "Талия" отошла от пирсов, чтобы занять свое место в доке, где ее приготовят к плаванию на следующий день, но не позже, когда она подплывет к "Мельпомене", стоящей на пирсах на небольшом расстоянии ниже, и, приспособив свой раструб к ее шарниру, поднимет ее с пирсов и понесет через океан.
Причал "Эвтерпы" находился недалеко от большого моста Лонг-Айленда и Нью-Джерси, и Роланд Клив, выйдя на широкий тротуар, идущий вдоль берега реки, быстро зашагал к мосту. Подойдя к нему, он вошел в один из лифтов, расположенных с интервалами вдоль его сторон от набережной до той далекой точки, где он касался суши, и в компании десятка-других пешеходов быстро поднялся на вершину моста, по которому двигались две большие платформы или площадки, одна из которых всегда держала путь на восток, а другая – на запад. Пол лифта отделялся от остальной конструкции и двигался вместе с подвижной платформой до тех пор, пока все пассажиры не переходили на нее, а затем возвращался обратно с теми, кто желал спуститься в этот момент.
Когда Клив пошел вдоль платформы, двигаясь вместе с ней на запад, как бы ускоряя таким образом свое прибытие на другой конец моста, он заметил, что за год его отсутствия были сделаны большие улучшения. Сооружения на платформах, куда люди могли войти в плохую погоду или когда хотели подкрепиться, были более многочисленными и, очевидно, лучше обустроенными, чем когда он видел их в последний раз, а длинные ряды скамеек, на которых пассажиры могли сидеть под открытым небом во время поездки, также увеличились в количестве. Многие люди шли по мосту, делая зарядку, а некоторые, вышедшие подышать воздухом и полюбоваться видами, шли в направлении, противоположном движению платформы, что удлиняло приятное путешествие.
У большого лифта над старой Батареей многие пассажиры спускались и многие поднимались, но широкие платформы по-прежнему двигались на восток и двигались на запад, никогда не останавливаясь и не меняя скорости.
Роланд Клив оставался на мосту до тех пор, пока не достиг его западного конца, далеко на старой равнине Джерси, и там сел в вагон подвесной электрической линии, которая должна была доставить его домой, примерно на пятьдесят миль в глубь страны. Рельсы этой линии проходили по верху параллельных брусьев, примерно в двадцати футах от земли, а ниже и между этими рельсами были подвешены вагонетки, колеса которых опирались на рельсы и прикреплялись к верху вагонетки. Таким образом, вагонетки не могли сойти с рельсов, а поскольку их днища или полы находились в десяти или двенадцати футах от земли, они не могли встретить никаких опасных препятствий. Вследствие безопасности этой конструкции поезда ходили с очень высокой скоростью.
Роланд Клив был человеком, который еще до того, как перестал быть мальчиком, посвятил свою жизнь изучению физических наук и их практике, и те, кто считал, что знает его, называли его великим изобретателем, но он, знавший себя лучше, чем кто-либо другой, сознавал, что до сих пор не изобрел ничего достойного той силы, которую он чувствовал в себе.
После приливной волны усовершенствований и открытий, обрушившейся на мир в конце девятнадцатого века, началось постепенное затихание вод человеческого прогресса, и год за годом они опускались все ниже и ниже, пока, когда двадцатый век еще только начинался, не стало обычным явлением говорить, что человеческая раса, похоже, откатилась на пятьдесят или даже сто лет назад.