Великий князь
Шрифт:
Щелк. Сш-шлеп!
– Стой, псы басурманские!
Поглядев на "погонщиков" с чьих плеток на землю падали тягучие капли свежей крови, племенной вождь не выдержал и тихо прошипел страшное богохульство. Ибо в отличие от освобожденного ясыря, их гнали пешком и без малейшего милосердия, устилая дорогу мертвыми степняками, брошенными на поживу шакалам и воронью. Две сотни нукеров выжили после битвы и вышли в путь скорби, две сотни! А дошло шесть неполных десятков...
– Сесть! Вы четверо, взяли вот это корыто и вон туда, за водой. Бегом!..
Конечно, самого Еналея и его близких родичей это
– Быстрее топай!
Не выдержав постоянных насмешек и толчков в спину, племянник Багаутдин зарычал словно молодой пардус, и за малым не бросился на обидчика - который в ответ лишь приглашающе поманил его к себе. Плеткой.
– Сидеть тихо, если что надо - говорите страже, а она решит, удоволить просьбишку, или нет. По мне, так вам бы всем головы снести - но мы же люди гостеприимные, так что сначала накормим-напоим...
Задернув полог большого шатра за пленниками, их конвоиры разразились весьма обидным смехом - а ногайский племенной вождь, тем временем обнаружил, что не один он прогневал небо. Хорошо знакомый ему Темирбек Дышек-мурза, лоб и половина лица которого были скрыты чистой повязкой, и с дюжину карачеев и имельдеши с многочисленными синяками и мелкими порезами - встретили собрата по несчастью вежливыми словами и чашей, полной освежающего кумыса. Посочувствовали горю, рассказали, как сами оказались в неволе...
– На все воля Милостивого и Милосердного!
А следующие три дня можно было описать всего тремя словами: тревожная неопределенность и скука. До того тягучая и тоскливая, что даже прибытие давнего врага степи князя Воротынского с его царственным учеником обитатели шатра восприняли чуть ли не с улыбками. Наконец-то все прояснится! Хотя, конечно, этот вопрос интересовал не всех. У Темирбека, к примеру, так сильно болела голова, что он и сидеть-то толком не мог. А у самого Еналея воспалились раны на ногах, оставшиеся от кнута (вернее сказать, его граненого наконечника), и он старательно отгонял от себя мысль о смерти.
– Ну что, тати ногайские, кого тут добить, чтобы не мучился?
Коренастый воин в черненом бахтерце присмотрелся к пленникам, слегка нахмурился и недовольно покачал головой, после чего отправил куда-то вестового. Терпеливо его дождался, развлекая пленников рассказами о разнообразных видах казней и мучительных пыток, затем выслушал неслышимое для степной знати повеление и вновь недовольно насупился.
– Эй, ты! Сам идти можешь? Чтоб тебя, крапивное семя!..
Неизвестно, что именно придумал бы столь много знающий о ремесле ката воин, если бы двое приближенных Дышек-мурзы не подхватили его с двух сторон, подав второму степному князю очень хорошую мысль. То есть даже не мысль, а целую идею - внезапно "ослабев" и едва не завалившись ничком, он
– И этот туда же! Черт с вами, тащите.
Проделав относительно короткий путь (пленники, как и командиры порубежных полков, располагались строго в середке воинского стана), побитые жизнью и русскими саблями номады подошли к вытянувшимся в длинный ряд большим, можно сказать ханского размера шатрам непривычного вида. Во-первых, они были сшиты из обычной парусины, а во-вторых, на каждом был намалеван большой ярко-красный крест.
– Джироламка Фракастов, говорено ли было тебе, что в державе отца моего повсеместно запрещено прижигать раны каленым железом, а так же лить в них кипящее масло?
Встав рядом с крайним шатром и совсем недалеко от группы юношей в дорогих одеждах, ногайский ясырь стал невольным свидетелем. Вернее даже слушателем - того, как старший из царевичей царства московского смывает кровь со своих холеных рук, попутно изливая гнев на низенького толстяка в заляпанном бурыми пятнами фартуке.
– La loro maesna...
– Ты на русской земле, и говорить должен не как удобно тебе, холопу царскому, а как понятнее воям пораненным!
– Ваше высочество, дело не терпело промедления: ваш подданный истекал кровью, а микстура Аптекарского приказа, коей указано промывать столь глубокие раны, как раз закончилась...
– Довольно.
Протянув руку в сторону, Дмитрий чуть шевельнул пальцами - в кои тут же подали небольшой рушничок, а затем и перчатки тонкой замши.
– Смотри мне в глаза и ответствуй: вовремя ли ты в тот день послал ученика на склад за микстурой номер пять?
– Да, Ваше высочество.
– Не отливал ли ты какого из зелий для личного пользования?
Толстяк едва заметно вспотел, но голосом не дрогнул:
– Нет, Ваше высочество, как можно?
Натянув перчатки, царевич вновь отвел руку в сторонку - и итальянский доктор сглотнул, увидев, как доверенный слуга русского принца с почтением вложил в нее свернутый вчетверо кнут.
– Хочешь узнать, смогу ли я убить тебя с первого удара?
– Н-нет, Ваше высочество!..
Плетеная кожаная змея беззвучно стекла на утоптанную землю, а ученики почтенного медикуса, числом трое, дружно отступили от наставника на несколько шагов.
Щелк!
Слетела шапка-колпак иноземного врачевателя, сам он от неожиданности упал на пухлый зад - а у Еналея Табан-мурзы от резкого выстрела-щелчка вдруг заныли раны на ногах.
– Вот теперь ты ответил мне правду. Зачем отливал лечебные зелья?
От испуга и переживаний Джироламо Фракасто ответил на своем родном языке - правдиво, подробно и крайне многословно.
– Тебе платят серебром не за то, чтобы ты выведывал состав зелий Аптекарского приказа - а за то, чтобы ты учил врачевать раны от стали и свинца!
Отдав кнут обратно, царевич тихонько вздохнул, обронив что-то вроде - "беда с этими макаронниками".
– Если бы помещик Опашнев, коего ты вдоволь попотчевал каленым ножом, умер, то ты бы последовал за ним. Попытался бы кого лечить кипящим маслом, сам бы его выпил. А так... За кражу микстур - пять батогов. Вдвое больше за ложь. И десятикратная стоимость уворованного в казну.