Великий князь
Шрифт:
– Теперь ему. Сильвестр, опиши все, что ты...
"Не так".
Передумав держать столь ценного свидетеля на морозе, Дмитрий распорядился отправить его в тепло, и создать все условия для подробной письменной исповеди - сам же вернулся в храм преподобного Сергия Радонежского в поисках тишины и одиночества. Увы, но во все времена эти вещи для правителей были редкой роскошью, поэтому всего через полчаса уединение младшего государя Московии было безвозвратно нарушено:
– Что, отче? Скажешь, "Не суди, да не судим будешь?"
Старец Зосима, промолчавший всю "беседу", подошел
– Бог ему судия, Митрий. И тебе тоже. Не рви себе душу прошлым, живи днем нынешним и грядущим.
Ткнувшись лбом в высушенную временем ладонь, царевич глухо признался:
– Кто бы знал, чего мне стоило удержать батюшку от большой крови! Уговорить его не мстить огульно всем, кого подозревал. Исподволь смягчить его сердце, чтобы не рубил он головы опальным князьям-боярам, только и могущим что постоянно местничать да склочничать. Отец ведь сразу понял, что матушку отравили!.. Говорил мне, что предают его даже ближники, и что опереться толком и не на кого. Все правдой оказалось...
– Государь.
Отстранившись от Зосимы, наследник престола надел маску ледяного высокомерия, и только после этого обернулся к сотнику черной стражи. Кинул мимолетный взгляд на свиток в его руках, шевельнул соболиной бровью в немом вопросе "Читал?" - и получил такой же незаметный ответ "Как можно?!? И сам не заглядывал, и за другими проследил!..". Одобрительно качнув головой, младший государь Русского царства принял и развернул порядком исписанный пергамент.
"Полюбопытствуем, что там Сильвестр накарябал. Так. И это не забыл? Хорошо".
Увидев, как руки в шелковых перчатках скручивают телячью кожу в тугой рулончик, сотник тут же снял с пояса тул для царских посланий. Вслед за ним пояс полегчал на бронзовую сургучницу, в чашечке которой незамедлительно устроился кусочек ярко-алого сургуча. Полминуты разогрева на огоньке большой свечи (старец Зосима предпочел это "не заметить"), затем жидкую массу вылили в специальное углубление на футляре и ненадолго прижали холодным золотом большого перстня-печатки - оставив на застывшем сургуче четкий оттиск Феникса.
"Адашева посылать нельзя, батюшка может припомнить грехи его покойного дяди. Скопин-Шуйский тоже не подходит. Бутурлин?".
– Мстиславского ко мне.
Вручив мемуары инока Спиридона появившемуся княжичу, его хмурый господин повелел как можно быстрее доставить великому государю "радостную весть".
– Петр Лукич, отряди-ка ты с Федькой десяток воев.
Жилистый боярин прямо не сходя со своего места организовал охрану-сопровождение ближнику молодого государя - всего-то парой жестов и дюжиной слов.
– Старицкого ко мне.
Едва заметно кивнув троюродному брату, Дмитрий тихо приказал:
– Поручаю тебе доставить великого изменщика и подлого детоубийцу Спирьку в Москву, дабы мог он держать ответ за деяния свои перед батюшкой и митрополитом Филиппом.
– Государь, позволь спросить? Больно квелый этот монашек...
– Я погрузил его в особый вид сна, поэтому хлопот в пути сей головник не доставит. В себя его приведет Дивеева.
Чуть повысив голос, царственный богомолец опять убавил количество своих охранников:
– Петр
Коротко перекрестившись на иконы, молодой правитель вышел из храма прочь, подставив лицо под резкие порывы зимнего ветра. Прикрыл глаза и глубоко вздохнул, ощущая как свирепый Борей походя разметал тяжелые пряди серебряных волос...
– Гонец от великого государя!!!
Ожидая, пока замученный долгой скачкой вестник спешится у поредевшей цепочки охраны, Дмитрий склонился к уху Зосимы:
– У Сильвестра есть сын Анфим.
Старец согласно сомкнул веки.
– Если хочет жить, то пусть бросает все и бежит прочь из царства отца моего.
Проводив взглядом "вспомнившего о неотложных делах" девяностолетнего монастырского насельца, царевич повернулся обратно - заодно почувствовав легкое смятение настоятеля Варлаама, которого явно мучил какой-то вопрос.
"Знаю, что тебя тревожит - не скажется ли произошедшее на моем отношении к Кирилло-Белозерской обители?..".
Пошатывающийся от усталости гонец наконец-то завершил свой нелегкий путь. Хрустнула печать с Единорогом, затем с легким звуком распался на две половинки тул, и под лучами закатного солнца развернулась грамотка с отеческим посланием. Довольно коротким - Иоанн Васильевич извещал сына-соправителя о том, что по его душу из Литвы прибыло Великое посольство. Не просто так, конечно, а с предложением великокняжеского венца и прилагающегося к нему трона. Посему любящий отец приказывал своему старшенькому как можно быстрее возвращаться в Москву - пока литовская шляхта и магнатерия не устали ждать своего будущего государя.
"Отдохнул, называется!.. Ладно, не будем зажимать праздник для простых людей".
Отдав письмо подручнику Салтыкову, и повелев прочитать его вслух, Дмитрий получил в ответ многоголосый рев восторга - в котором почти потерялись энергичные распоряжения настоятеля Варлаама об организации благодарственной службы в Успенском соборе.
"Вот я тебе сейчас твою радость-то подпорчу!.."
– Поистине святое место Кириллов монастырь. Только в нем мне могла открыться простая, и в то же время сложная для понимания истина - что священники суть обычные люди, и тако же, как и остальные обуреваемы страстями. Архиепископ Пимен невиновных людей на правеж и казнь отправлял, да батюшку моего постоянно обманывал. Протопоп Сильвестр ради власти убивал и опять же обманывал... И ведь им в делах их неправедных и обеты священства не помешали, и заповеди не остановили. Что скажешь, Варлаам?
– Несут! Регалии несут!..
В первый майский день года семь тысяч семьдесят восьмого от Сотворения мира улицы Вильны были переполнены празднично разодетой шляхтой, горожанами и даже крестьянами. Кто только не прибыл в стольный град Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского! Комнаты в постоялых дворах и трактирах брались чуть ли не штурмами, дворцы магнатерии были переполнены родовитыми гостями... А уж какое столпотворение было в храме Пресвятой Троицы!