Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
Чувствуя неприятное стеснение в груди, он все-таки наполовину высунулся из-под откинутой полы. Никого. В соседних палатках темно. Похоже, он действительно разговаривает с призраком.
Странно, эта мысль Веснина не успокоила.
Раскурив сигарету, он с упорством идиота повторил вопрос:
– Кто ты?
…ты не поймешь ответа.
Похоже, ему не собирались уступать.
– Откуда ты?
…у Разума одна родина.
– Что это значит?
…ты не поймешь ответа.
– Но почему?
…дети
– Любому ребенку можно растолковать самое сложное понятие.
На этот раз хриплый низкий голос Кубыкина прохрипел:
…ты когда-нибудь возвращался в детство?
– В какое детство?
…в свое.
– Я не умею возвращаться в детство. Этого никто не умеет.
Да и зачем? – спросил он себя. Чтобы снова почувствовать холод пустого дома? Чтобы дед Антон, плача и матерясь, снова воровал чужие дрова? Чтобы снова оказаться в долгих очередях, понимая, что хлеб и сегодня могут не привезти?..
Нет, сказал он себе, я не хочу возвращаться в детство. Сухая морщинистая ладошка матери, печеная картофелина, иногда кусочек желтого сахара. На что мать умудрялась выменивать эти богатства? Нет, он не хотел возвращаться в свое детство. Совсем наоборот, он лучше бы вытащил оттуда, из тех мерзлых голодных лет, свою младшую, умершую от недоедания сестру, свою мать, плачущую над очередной похоронкой, даже нечестивого соседа деда Антона, воровавшего у них дрова. Он-то, Веснин, выжил. Он-то вырвался из детства. Может, именно та печеная картофелина на ладони матери и спасла его? Он отдышался, отъелся, взял своё, а младшая сестра навсегда осталась там – в детстве.
Нет, Веснин не хотел туда возвращаться.
Он даже в книгах старательно избегал этой темы.
– Детство… – пробормотал он. – Что тебе в моем детстве? – Он даже не знал, к кому обращается. – Личный опыт всегда остается только личным опытом.
…вспомни.
Голова закружилась.
Веснин увидел широкую пыльную улицу большого села Завьялово.
На выщербленных ступенях крошечной каменной церквушки, давно превращенной в овощной склад, сидел Ванечка Шашкин. Деревенский пацан в заношенной рубашонке, в подвернутых, великоватых для него штанах на корточках примостился у его ног, заворожено следя за кончиком хворостинки, которой Ванечка рисовал на пыльных ступенях странные чертежи. Пассажиры давно вернулись в институтский автобус, нагулявшись после двухчасовой непрерывной тряски, не торопился только Ванечка, казалось, он не слышал окликов: «Эй, Архимед! Закрывай свой семинар! Ну, Ванечка, черт тебя!»
Спокоен был только водитель. Грузный, морщинистый, он тяжело сложил на руле испачканные мазутом руки. Он не материл Ванечку и не торопил его. Только повернул голову, когда Ванечка наконец поднялся в автобус: «А там не зашибут мальчишку?»
Возле церквушки действительно бродили спутанные лошади.
– Не зашибут, – уверенно ответил Ванечка. – Ему уже почти три года.
– Ну, если три… – кивнул водитель.
Что-то незримое соединило в этот момент грузного водителя и Ванечку, все в автобусе это уловили. Каждый пусть на мгновение, но вернулся на ту свою единственную пыльную улочку – Мазутную или Телеграфную, давно ставшую Звездной или Космической, к тому единственному человеку, который когда-то, как вот только что Ванечка, сидел рядом с ними и чертил на пыльных ступенях странные волшебные чертежи.
Веснин тряхнул головой.
Ванечка Ванечкой, но он впрямь чувствовал себя ребенком.
Будто заигрался на завалинке под закрытым окном, а окно внезапно растворилось, и выглянул странный человек. И видно было, что готов он ответить на любой вопрос, ты только не теряйся, спрашивай, а вот он, Веснин, растерялся.
– Мое детство – это мой опыт, – сказал он вслух. – Зачем тебе чей-то чужой опыт? Ты разве не знаешь, что любой человеческий опыт на восемьдесят, если не на девяносто процентов замешан на лжи или на непонимании?
…дети лгут, – все так же непонятно ответил хриплый голос Кубыкина. – Однако не их ложь разрушает миры.
– Это и у тебя так?
Веснин замер.
В его невинном вопросе таилась ловушка.
Заметит иной ловушку? Конечно, заметил. Будто в чистую воду бросили горсть грязного песка. Пульсирующий шлейф замутился, темнеющие обрывки разматывались по спирали, что-то таяло, вспыхивало. Что я хотел спросить?..
Утром Веснин вспомнил все.
Над сонной базой царило все то же душное сухое безмолвие.
Все спали. Впрочем, у причала не оказалось весельной «семерки» Анфеда, значит, он ушел в море проверять поставки. А может, ушел к устью речки Глухой – ловить лещей. Так Веснин и подумал: ловить лещей. Вспомнил высказанное Анфедом желание.
На крошечном костерчике сварил кофе.
Темные палатки, увядший лес, так и не разразившаяся гроза.
С ума можно сойти, бормотал про себя Веснин. Тут скоро не просто голоса начнешь слышать, тут скоро видеть начнешь. Что-то мучило его, заставляло настороженно вскидывать голову. Да нет, ничего… Всё как всегда… Лес как лес… Палатки по периметру… Ванечкина отдельно – оранжевая… Делом займись, сказал себе Веснин. Что ты ищешь? Где это видано, чтобы слуховая галлюцинация оставляла следы?
Но он уже чувствовал, что поработать не удастся.
Такова структура текущего момента, как любил говорить Воннегут.
У него, у Веснина, структура текущего момента в этот раз растянулась – будто на неделю. Встал. От Ванечкиной палатки свернул на тропу и вошел в негустой подлесок. Прямо над дорогой, взрытой гусеницами вездехода, возвышалась огромная береза. Ее кора растрескалась, почернела, печально и низко провисла гигантская надломленная ветвь. Дорога сохла под изнурительным Солнцем, воздух дрожал, пронизанный электричеством, опутанный паутиной душного томления, но в печальной этой надломленной ветви с уже пожелтевшими листьями Веснин неожиданно ощутил холодное дыхание близкой осени. Ей, осени, наплевать – мерзнут деревья или задыхаются от духоты, она была уже где-то рядом, и это она, а не душный жар лета, дохнула ранней желтизной на почерневшую от времени березу.
Минут двадцать, пораженный своим открытием, Веснин бродил по душному лесу. Может, хотел устать, почувствовать утомление. Собиратель опыта, раздраженно думал он. Иной… Что иному от нашего опыта?.. Кто-то из исследователей, раздраженно вспомнил он, оценил опыт человечества примерно в десять в двадцать третьей степени бит. Кажется, так. Интересно, какой процент этого занимает откровенная ложь? Он запутался. Он не понимал себя. Единственное, что знал: если и сегодня не разразится дождь, они все тут сойдут с ума в душных палатках.