Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
Не раскрывая мешка, Веснин догадался, что там внутри – лещ!
И не просто лещ, а красавец! Вот такой. Одна только фотография на кило потянет. Чешуя – как копейки, серебряные, одна к другой. Такого не в лужу пихать, такого на кухню тащить надо. В голове всплыли вчерашний костерок, сухие молнии, Надин голос: «Если бы сбывались тайные желания». Вот вчера Анфед чего пожелал? Правильно! Леща! Да такого, чтобы чистить его от хвоста до самого обеда!
И вдруг похолодел. Анфед не только леща пожелал.
Настолько «не только», что сегодня одна только мысль
Умница Анфед, ухмыльнулся Веснин.
И вздохнул. Сам-то что вчера пожелал?
Обдало холодком: «Судьбу сломать». Даже лещ в мешке дернулся.
Веснин волоком дотащил грязный мешок до воды и вытряхнул тяжелую рыбину в море. Лещ как упал, так и пошел на дно. Пустил пару пузырьков, и как его и не было. Утонул, что ли? – испугался Веснин. Но вслух сказал: «Я тебя в родную стихию вернул. Дальше сам выкручивайся».
А вечером разошелся Ванечка. Вытащил из палатки к костру все еще дующуюся Надю, ударил по струнам гитары.
– Эх, была бы дорога от звезды до звезды, на коне проскакал бы…
– …и туды, и сюды, – закончил за него Кубыкин.
– Вот видишь, – обрадовался Ванечка. – А говоришь, голоса у тебя нет. На самом деле все у тебя есть, просто ты опустился.
На шум выполз из палатки Анфед. Сел не на крепкий пенек, не на скамейку, – аккуратно расстелил на сухом песке штормовку и опустился на нее. Так не упадешь, подметил про себя Веснин.
А Кубыкин удивился:
– Мозоли болят?
– Да так… – неопределенно повел рукой Анфед.
И даже хотел что-то объяснить, но Надя опять взялась за свое:
– Было что-то такое в воде! Я не придумываю. Скажи, Кубыкин!
– Да есть в воде всякое, – авторитетно подтвердил Кубыкин, не сводя подозрительных глаз с Анфеда. – Милка Каплицкая у нас в прошлом году таз эмалированный утопила. Мне списывать теперь. Сколько на свете таких дур, как Каплицкая?
– Анфед, посчитай, – привычно попросил Ванечка.
– Я уже посчитал, – хмуро сообщил Анфед. – С Надей – две.
– Анфед!
Спортсмен отмахнулся.
Забрал у Ванечки гитару, забренчал страстно:
– Ничего такого нету, все в порядке, все ажур… Только съехали соседи и уперли наших кур… Машка бросила Ивана, Манька вышла за Петра…
Если и сегодня дождь не прольется, все с ума сойдем, подумал Веснин.
И дымные сумерки сгустились над лесом, и странно зеркально вспухло, багрово выпятилось прежде плоское море, и темный жар сумерек затопил лесистые берега, а Веснин сидел у костра, искал объяснений.
Что-то не сходилось.
Ну да, был лещ, но Анфед не сломал ногу.
Ну да, оказался лагерь выметенным, но Кубыкин вертел хвостом, говоря об уборке.
Ну да, слышал он странный голос, но только чего не услышишь в ночном предгрозовом, утопленном в духоту лесу?
И еще эта выжженная полоса на поляне.
Серова бы сюда. Серов – человек решений. Он вызвал бы на базу своих приятелей-физиков, а химики всегда под боком. Даже в палатке не оставило Веснина неясное раздражение. Увязал в чепухе, терял логику рассуждений. Душная пакость невнятности клубилась в душе, будто душу, как жидкость в колбе, переболтали. Видел позади бесконечную вереницу не доведенных до конца дел, среди них (сейчас понимал) были настоящие. Злился: что толку в опыте, если нет возможности его реализовать? Например, какой опыт поможет ему нарисовать будущего человека? Разве самый умный и опытный дьяк Петра Первого сумел бы дать убедительное описание российского человека, скажем, двадцатого века? Какого же черта я берусь описывать людей, которым жить на Земле еще через двадцать, через тридцать веков?
…ты не поймешь ответа.
Нежный газовый шлейф, слабо светящийся, как тусклая радуга, вновь клубился вокруг ствола обожженной сосны. А какой смысл в таком вот однобоком общении? – совсем разозлился Веснин. «Ты не поймешь ответа». А что ты сделал, собственно, чтобы я смог понять?
Расслабься, сказал он себе.
Ты же сам с собой разговариваешь.
И усмехнулся. А лещ? А поведение Анфеда? А визг Нади? А эта невероятно чистая территория? А авторитетная убедительность начальника базы? А семь ступеней, наконец? Если я сейчас говорю сам с собой, то может, я говорю с собой – будущим?
Веснин покачал головой. Почему будущий я должен походить на газовый шлейф и говорить голосом Кубыкина? Почему будущий я так настойчиво напоминает о детстве, в котором не было ничего, ради чего стоит возвратиться? И сам удивился: неужели так уж ничего там не было? А летний сеновал, дыра в крыше, несколько волшебных звезд в дыре? А душное сено, долгий рев коровы, пускающей с губ стеклянные струйки прозрачной слюны? А молочный туман над рекой, кусочек желтого сахара к чаю, сладкая болтовня у костра, печеная в золе картошка?
Вспомнив все это, Веснин все же не почувствовал облегчения.
И газовый шлейф под сосной снова начал прямо на глазах истончаться, таять, расползаться на туманные слабенькие волокна.
– Ты уходишь?
Иной не ответил.
– Я не успел спросить…
Ничего в ответ. Ни звука.
Но тогда зачем всё? – подумал Веснин с отчаянием. Зачем лещ? Зачем солнечная рябь в темной воде? Зачем жаркий свет, темные растения, люди, микробы, звезды, галактики? Зачем молнии, гром, сонное равнодушие Ванечки?