Великий магистр (Тамплиеры - 2)
Шрифт:
Место гибели лагеря Робера де Фабро случайно обнаружил Раймонд, заинтересовавшийся кружившимся над опушкой леса вороньем. На его зов поспешили рыцари. Зрелище, представшее их глазам, было ужасно. Между потухших костров и поваленных шатров лежали изрубленные воины и их слуги. Всего в количестве двадцати человек. Голова одного из рыцарей была полностью обожжена. Лишь по фамильному гербу на щите Бизоль де Сент-Омер узнал его имя.
– Я бился с ним на королевском турнире в Труа, - тихо произнес Бизоль.
– Это барон Робер де Фабро. Какая страшная трагедия здесь произошла?..
– На дороге в Иерусалим случается всякое, - ответил Людвиг фон Зегенгейм.
– Очевидно, на них напали врасплох, ночью.
– Не иначе, - согласился Бизоль.
– В честном поединке барона было невозможно победить. Я сам тому свидетель.
– Если на них напали грабители, то почему они не унесли доспехи, оружие и другие ценные вещи?
– спросил маркиз де Сетина.
– Значит, причина была в другом, - произнес Гуго де Пейн.
– Тела необходимо предать земле. Пусть этим займутся без промедления.
Через несколько часов, совершив обряд погребения, рыцари и их слуги тронулись в путь. А к вечеру
Глава IX
ВЕЧЕР В ВИЗАНТИИ
Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и
ахейцы
Брань за такую жену и беды столь долгие
терпят:
Истинно, вечным богиням она красотою подобна!
Гомер
1
Ранним утром Гуго де Пейн со своими товарищами вступил в Константинополь. Это был, пожалуй, единственный великий город христианской Европы, не знавший себе равных по великолепию и переживающий свой золотой век. Никогда еще Константинополь не был в руках завоевателей, никогда варварские вожди не занимали места византийских императоров, которые считались законными наследниками и преемниками римских цезарей, хотя василевсы на троне сменялись довольно часто, порою сбрасываемые с него восставшей чернью. Ныне в Византии правил Алексей I Комнин, основавший свою династию более тридцати лет назад и спасший Константинополь от вторжения турок-сельджуков. Судьба империи висела тогда на волоске. С запада ей угрожали норманны, бурлило болгарское царство, сельджуки вторглись в Малую Азию, захватили Иконию и нанесли византийцам сокрушительное поражение при Манцикерте, где в руки мусульман попал даже сам император Роман Диоген. И когда Алексей Комнин овладел троном, то совершил, казалось бы, невозможное. Он нанес поражение норманнам, когда те сделали попытку завоевать восточное побережье Адриатического моря и навязал Боэмунду Тарентскому унизительный мир; он остановил в Азии продвижение турок-сельджуков; а когда в Константинополе появились рыцари Годфруа Буйонского, жаждавшие освобождения Иерусалима, то сумел заставить их признать свою власть и благодаря их победам над сельджуками смог отвоевать и вернуть Византии Малую Азию. Это был поистине выдающийся император. Полководец, дипломат, умелый администратор, тонкий богослов и храбрый воин, изящный, привлекательный мужчина в свои шестьдесят лет, с одинаковым пылом отдававшийся науке и кутежам, соединивший в себе рыцарские качества Запада с традиционным византийским умом, чьи романтические приключения вызывали в народе любовь и поклонение. Впрочем, такую же любовь и поклонение вызывала и его красавица-дочь, принцесса Анна, вернувшаяся домой из своих путешествий по Европе за месяц до вступления в столицу империи Гуго де Пейна.
Рыцари, разместившись в приезжей гостинице при Студийском монастыре, пошли осматривать город, восхищаясь его пышностью, богатством и великолепием. Бывавшие здесь прежде, Андре де Монбар, Людвиг фон Зегенгейм, Роже де Мондидье и Милан Гораджич были как бы поводырями в этом царстве царств. Не верилось, что в мире действительно существует такой сказочный город, опоясанный со всех сторон стенами и высокими башнями, с удивительными дворцами и зданиями с мраморными колоннами, с галереями длинных портиков, с величественными церквами - а их было столько, что казалось они могут поднять весь город к небесам. Говорили, что в Константинополе сосредоточены две трети благосостояния мира, а одна треть рассеяна по всему свету. И это походило на правду. По крайней мере, предметами самой утонченной роскоши Византия снабжала весь мир. А что сказать о прекрасных пурпурных тканях, отличающихся особым блеском красок, секрет производства которых Византия ревностно охраняла; о миниатюрах, украшавших знаменитые рукописи, о тонко выточенных изделиях из слоновой кости, бронзе, оправленной в серебро, об эмали переливающихся оттенков, о драгоценных камнях, ограненных золотом! А изобилие лучших произведений греческих ваятелей, захваченных еще императором Константином и увезенном в основанный им город! А многочисленные соборы и венец искусства - великий храм Святой Софии, который был так прекрасен, что по словам самих византийцев, говоря о нем, нельзя больше говорить ни о чем другом! А драгоценные реликвии, рукописи, книги, иконы, которые попросту не имели цены! А блеск императорских дворцов, и самого главного из них Влахернского, с разнообразием построек, красотою окружающих садов, мозаикой и живописью, украшавшими помещения! Всем этим Константинополь привлекал к себе всеобщее внимание, весь мир грезил о нем, как о городе чудес, окруженном золотым сиянием; о нем мечтали в туманах Скандинавии, на берегах русских рек, которыми северные искатели приключений спускались к несравненному Царьграду; о нем думали в замках далекой Франции; грезили в венецианских дворцах; сюда стремились из Беотии и Пелопоннеса, Сирии и Египта, Финикии и Армении, Нубии и Тавриды, - со всех концов света. Ехали за товаром, за знаниями, за удачей. И всем было известно, что Империи обеспечена защита свыше, что Константинополь является богохранимым городом, вторым Римом, а богоматерь - его признанная покровительница. И когда в период опасности Влахернская икона выносилась к городским укреплениям, то она воодушевляла воинов и обращала неприятеля в бегство...
Бродя по городу, рыцари дивились обилию товаров, выставленных местными ремесленниками и приезжими купцами. Что там ярмарка в Солуне, где они побывали совсем недавно, по сравнению с Константинополем! Именно здесь начинались и заканчивались все торговые пути, одни из которых пролегали по рекам Фракии и Македонии, достигавшие долин Дуная, а далее - Венгрии и центральной Европы; другие - тянулись к Адриатическому морю, Франции и всего Запада; а к Черному морю примыкали пути, соединяющие южную часть Руси с гаванями Крыма, с древней Колхидой, с Трапезундом, Кавказом, с оазисами Туркестана и всей Средней Азии; караванные дороги шли из Сирии, а далее Персия, Дальний Восток, Цейлон, Индия, Китай; бойко поступали товары и из Эфиопии, Египта, Средней Африки. Было чему поразиться на рынках и ярмарках Константинополя, главное скопление которых находилось в долине реки Вардар, где вырастал целый городок из дерева и полотна, длинные улицы которого и днем и ночью были полны оживленной толпой местных жителей и иностранцев всех мастей и цветов. Это был грандиозный торговый центр, подобного которому история еще не знала! Направившись сюда, рыцари довольно скоро потерялись в толпе, разбрелись в разные стороны, растворились в многоязычном хоре. Гуго де Пейн остался со своим другом Бизолем, Раймондом и парой слуг, которых нагрузили купленными товарами и отправили в гостиницу.
– Надо отсюда как-то выбираться, - сказал де Пейн.
– Все-таки, ярмарки - не для меня. Почему-то начинают болеть зубы.
– А у меня отчего-то чешутся кулаки, - произнес Бизоль.
– Куда отправимся теперь?
– А к императору, - небрежно отозвался Гуго.
– Что-то давненько я к нему не заглядывал...
– Пошли!
– согласился Бизоль, пожимая могучими плечами.
– Говорят, он вполне приличный человек.
И рыцари, расспросив дорогу к Влахернскому дворцу, с трудом выбрались из гигантского скопления торговых рядов. Они вышли на площадь Константина, в центре которой возвышалась высокая бронзовая колонна, увенчанная золотой статуей, державшей в руке фигуру Нике. Разумеется, попасть во дворец к императору было не так просто. Но Гуго де Пейна интересовал не столько Алексей Комнин, сколько его дочь, принцесса Анна. Хотя он рассчитывал получить аудиенцию и у императора, так как понимал всю важность для его замыслов поддержки столь мощного, ближайшего союзника Иерусалима, даже при всем негативном отношении Рима к Византии. В свое время Алексей Комнин сумел искусной и хитрой дипломатией привлечь рыцарство Европы, если уж и не на свою сторону, то по крайней мере, использовать их в своих целях. Почему же влияние православной Византии не может послужить делу возвеличивания католической церкви в Палестине? Создать католический Орден, где одна рука будет православной? Недаром говорится; что не ведает левая рука что творит правая... Это был смелый, но опасный ход, придуманный аббатом Сито, и о нем пока даже не догадывались в Ватикане. Папа Пасхалий II был бы наверняка против столь безрассудной попытки, могущей скомпрометировать все дело. Но в замыслы клюнийского приора были посвящены лишь несколько человек, и среди них - Гуго де Пейн.
Эллинский дух Византии всегда соперничал с римско-латинской непримиримостью. Религиозный раскол, начавшийся еще более семи веков назад, достиг высшей стадии. Но планы Алексея Комнина были широки и грандиозны. Его предшественниками были совершены во внешней политике непростительные ошибки, и прежде всего - разрыв с Римом, потеря Италии и восстановление Карлом Великим Римской империи, отбросившими Византию на восток. Теперь же, когда его империя вновь стала процветать, набирать военную мощь и отвоевывать территории, можно было подумать и о большем. За последние сто тридцать лет границы империи в Азии отодвинулись от Галиса до Евфрата и Тигра, была завоевана северная Сирия, создано вассальное королевство в Иерусалиме, отвоеван Крит в восточном Средиземноморье, разрушено и потоплено в крови болгарское царство. Теперь она простиралась от Дуная до Антиохии и Сирии, от присоединенной Армении до отвоеванной южной Италии; вокруг империи группировались славянские и кавказские государства, а Русь почти целиком вошла в сферу влияния Византии, после обращения ее в христианство. Но этого, как считал Алексей Комнин, было недостаточно. Едва придя к власти, он ощутил тяжесть окончательного разрыва православной церкви с Римом. Вновь на западе угрожали норманны, а на востоке - турки-сельджуки, да и карликовые Палестинские королевства, заполненные пришлыми из Европы рыцарями, были по-своему независимы, и в любой момент по приказу из Рима могли повернуть копья в его сторону. Поэтому Алексей Комнин, как искусный дипломат, искал союзников и среди турок, чтобы угомонить Иерусалимского короля Бодуэна, и среди персов-ассасинов, чтобы натравить их на сельджуков, и среди католического рыцарства Палестины, чтобы столкнуть их еще сильнее с ассасинами. И очевидно, идея, разработанная в Клюни аббатом Сито, и с которой направлялся сейчас Гуго де Пейн к Влахернскому дворцу, нашла бы понимание и место в долгосрочных замыслах императора Алексея Комнина. А замыслы эти были таковы, чтобы восстановить древнюю Римскую империю в ее исторических границах, когда все Средиземное море являлось как бы внутренним озером великого государства.
Пожилой, но выглядевший моложаво человек с загорелым, умным лицом, сидя в императорских покоях западного крыла Влахернского дворца, размышлял об этом и о многом другом, бегло проглядывая списки прибывших в Константинополь знатных гостей, поданных ему эпархом города, когда взгляд его наткнулся на имя Гуго де Пейна.
– Да-да, - пробормотал он, - кажется о нем мне рассказывали Алансон и Анна, об этом рыцаре, отличившимся в Труа. Но что он здесь делает?
Алексей Комнин длинным, отполированным ногтем подчеркнул это имя в списке.
– Поинтересуйтесь этим человеком, - обратился он к эпарху.
Полчаса спустя, протоспафарий дворца принес ему другой список - тех лиц, которые испрашивали у императора аудиенции. И вновь взгляд Алексея Комнина сделал остановку на имени Гуго де Пейна.
– Через три дня, - коротко сказал он протоспафарию, указывая на отмеченное имя. Потом он подошел к окну и попросил позвать к себе свою дочь, которой доверял больше всех из окружавших его людей.
2
Два дня, прожитых в Константинополе, стоят двух месяцев, проведенных в любом другом городе. За эти сутки рыцари, стряхнув с себя дорожную пыль и тяготы длинного путешествия, омылись в щедрых волнах эллинской радости жизни, свежести чувств и восприятия мира. Так пограничное состояние души способствует ее прозрению и разрыву, так, наверное, существование человека на границе Востока и Запада неуклонно ведет его к вечному движению вперед и назад, исключающему покой.
Людвиг фон Зегенгейм, встретив знакомых рыцарей - участников похода Годфруа Буйонского на Иерусалим, проводил с ними время в таверне Золотого Рога, вспоминая минувшие дни и схватки с сарацинами. В другой таверне, неподалеку от первой, гулял с друзьями-сербами Милан Гораджич, и оттуда часто доносились веселые славянские песни, перебиваемые тевтонскими маршами. В конце концов, обе компании объединились, но на первых порах чуть не передрались, и только вмешательство Людвига и Милана успокоило воинов. Примирила их выкаченная прямо на пристань бочка доброго рейнского вина.