Великий магистр (Тамплиеры - 2)
Шрифт:
Виченцо Тропези и Алессандра Гварини ушли в венецианский квартал, который необычайно вырос со времен воцарения Алексея Комнина. Теперь в Константинополе насчитывалось около 16 тысяч итальянцев, расселившихся на берегу Золотого Рога и пользующихся особым покровительством императора. Они были освобождены от многих таможенных пошлин, причем местное население смотрело на них не как на иностранцев, а как на урожденных греков. Особые привилегии сослужили им плохую службу: пройдет несколько десятков лет, и их алчность, надменность и дерзость вызовет ненависть у византийцев, а наследник Алексея Комнина - Мануил совершит, наверное, первый акт репатриации в истории: велит арестовать поголовно всех венецианцев и отправить их в отдаленный, труднодоступный для проживания район в горах. Пока
Роже де Мондидье нашел себе убежище в игорном доме, которых было чрезвычайно много на окраине Константинополя. С утра до вечера он просиживал за столом, бросая кости и набивая себе карманы выигранными перперами и бизантами. Вечерами он возвращался в гостинцу, покачиваясь под тяжестью монет, но счастливый, как никогда. Деньги сыпались у него отовсюду, вроде бы даже и из пустой глазницы. Зато в другой сиял веселый и радостный глаз.
– Как-нибудь ночью тебя заколют, - предупредил его Бизоль де Сент-Омер.
– Что я тогда скажу твоей Жанетте?
– Что я жил честно и умер, как герой, - отозвался Роже, высыпая деньги в общую казну, которой заведовал Андре де Монбар.
– Герой - глаз с дырой, - проворчал в его сторону будущий свояк.
Сам Бизоль побывал на маневрах византийской кавалерии за стенами Константинополя. Для человека, понимающего в том толк, зрелище было удивительное. Командовал учениями сам император Алексей Комнин, которому помогали эпарх города и военный логофет. Десятки тысяч людей высыпали к долине Бруса, чтобы поглазеть, как тяжелые, хорошо вооруженные всадники и пешие трапезиты штурмуют деревянную крепость, построенную и защищаемую моряками константинопольского флота. Всего в маневрах участвовало более пяти тысяч человек, причем несколько полков, гетерий, состояли исключительно из наемников: русских, итальянцев, англосаксов, скандинавов, немцев. Да и сам военный логофет был по происхождению армянином. Моряки храбро защищались и делали дерзкие вылазки, разрушая линейный строй кавалерии, но все же, с помощью осадных машин, трапезиты пробили несколько брешей в стенах крепости, куда первым хлынул иностранный полк франков. Довольный земляками, Бизоль де Сент-Омер бурными криками выразил свой восторг, хлопнув по плечу соседа, отчего тот повалился на землю, очнувшись лишь после окончания маневров.
Маркиз Хуан де Сетина нашел себе другое занятие. Он посетил Константинопольский университет, где с удовольствием прослушал блестящую, полную наблюдательности, остроумия и тонкой психологии лекцию византийского профессора и писателя Пселла о произведениях Лукиана. На курсы Пселла, наставника Анны Комнин, набивалось столько народа: и студентов, и просто любопытствующих, что между ними не прошмыгнула бы и мышка, а когда они начинали хохотать над какой-нибудь остроумной репликой лектора, то служители университета опасались, как бы крыша не рухнула им на головы. Просмотрев программу занятий, маркиз поразился списку изучаемых авторов: здесь был и Платон, и Аристотель, и Плутарх, и Гомер, и Геродот, и все философы, историки, трагики, ораторы, поэты древности! И все же основной упор делался на греческую литературу, которая в большом количестве хранилась во многих библиотеках Константинополя. В некоторые из них маркиз успел заглянуть, не пройдя также и мимо Магнаврской высшей школы, где преподавался даже такой предмет, как "Ораторское искусство хвалебных и надгробных речей".
А Гуго де Пейн и граф Норфолк предпочли прогулки по Константинополю. Более всего их привлекала архитектура города, живопись, иконография в церквах и монастырях. Храм святой Софии явился им настоящим чудом, творением, изумительным по смелости замысла и мастерству выполнения: с высоким куполом, великолепной расстановкой колонн, роскошными канителями, пышными украшениями стен, покрытых разноцветной мозаикой, мрамором, заполняющими своды, абсиду и сам купол. Поразила и большая церковь святых Апостолов, построенная в форме креста, внутри которой вызывали поклонение живописные иконы, исполненные живым чувством и гармонией красок.
– И автор их неизвестен!
– произнес Грей Норфолк, любуясь иконами.
– Так и должно быть в настоящем творении, - добавил Гуго де Пейн. Потому что творец всего сущего на земле - один.
Они вышли из базилики, направляясь к бухте Золотого Рога.
– Поверьте, граф, - продолжил разговор де Пейн.
– Восхищаясь византийским искусством, я глубоко скорблю о том расколе, который произошел между Римом и Константинополем. Согласитесь, что Византия, по своему уровню культуры, а может быть, и по духовному уровню намного опережает все иные страны.
– Конечно, - отозвался граф Норфолк.
– И все же, она обречена. Византия не устоит против Запада, против его ненасытности и жажды выпить все, что его окружает.
– Да и Восток в том поможет. Нельзя сидеть на двух стульях.
– Можно. Если эти стулья скреплены стержнем, имя которому неистребимая сила духа. Но, когда Византия падет, Запад от этого ничего не выиграет. По законам Троицы будет еще третий Рим. Где - я не знаю. Но он будет стоять вечно.
Сказав это, Гуго де Пейн задумался, устремив взгляд серых, льдистых глаз на неспокойно вздымающиеся волны Босфора. Неожиданно он осознал, что и сам является одним из рычагов, призванных разрушить этот прекрасный город, и не только город: тот стержень, о котором он только что говорил, саму идею и дух православия. Нахмурившись, Гуго де Пейн погрузился в тяжелые размышления. Очнулся он от доносившихся из ближней таверны песен.
– Узнаю голоса наших друзей, Милана и Людвига, - произнес он молчаливо стоявшему рядом графу.
– Пойдемте отсюда - не будем их смущать нашими унылыми лицами.
На обратном пути к гостинице им неожиданно встретилась процессия, во главе которой шел хорошо знакомый им по Труа, брат Людовика IV, Ренэ Алансон. Хотя и не испытывая особой приязни друг к другу, рыцари почтительно раскланялись.
– Рад снова видеть вас, - кисло улыбнулся Алансон.
– Наши чувства взаимны, - отозвался де Пейн.
– Путешествуете?
– полюбопытствовал посол Франции.
– Просто гуляю.
– Далеко же вас занесло от Труа. Не затянулась ли прогулка?
– Дороги не выбирают.
– Может быть, вас притягивает здесь какой-то магнит?
– Очень может быть.
– Тогда ваши усилия напрасны.
– Как сказать.
Оба они знали о ком идет речь, потому что любили одну и ту же женщину. Гуго де Пейн слегка побледнел, а Алансон побагровел от злости. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
– Еще увидимся!
– произнес он.
– С вашего позволения!
– и рыцари отправились прямиком к гостинице. А Алансон долго, с ненавистью смотрел им вслед.
Андре де Монбар был единственным из всех девяти рыцарей, который занимался практическим делом. По поручению Гуго де Пейна он подготавливал все необходимое для переправы на пароме через пролив. Следовало договориться с различными чиновниками, администрацией порта, получить разрешение эпарха города, забронировать на пароме места для людей, лошадей и поклажи, заготовить пропитание в дорогу. Лучше Монбара с этой задачей не справился бы никто. Как практичный человек и казначей, он знал, сколько, когда и кому давать перперов, на кого прикрикнуть, кого уговорить, а кому и дать в зубы. Особенно трудно было пробиться к эпарху, управляющему столицей Византии. Но и здесь Монбар сумел отличиться: уже на третий день он выходил из его приемной с разрешением на отплытие. Тут он и столкнулся с бароном Филиппом де Комбефизом, которого знал по Труа, и который уже три недели торчал в Константинополе, сталкиваясь с невозмутимостью византийской бюрократии. Корабль Комбефиза, на котором он прибыл из Бари, нуждался в длительном ремонте, а в местах на пароме ему постоянно отказывали.