Великий Могол
Шрифт:
– На колени, Мирак-бек.
Военачальник казался почти удивленным, словно до этого момента не верил, что Хумаюн его убьет. Белый шрам на верхней губе почти исчез от того, что лицо его побелело и стало будто из воска. Он облизнул губы, но, снова набравшись храбрости, заговорил так твердо, что услышали все.
– Повелитель… Я сражался за тебя у Панипата, а недавно – в Гуджарате… Я всегда был верен тебе. Я всего лишь немного позабавился с жирным, трусливым купцом. Это не заслуживает смерти. Я и мои люди – воины, но после Гуджарата ты не даешь нам воевать… никаких завоеваний… Тратишь свое время на пожирание опиума и созерцание звезд, когда следовало бы предводительствовать своими армиями.
– Довольно!
Подняв руку, Хумаюн призвал двух палачей. Они опустили свои топоры, и один из них поднял небольшой мешок, лежавший у колонны. Стражники падишаха взяли Мирак-бека за плечи. Один палач встал у него за спиной, повернул его голову и заставил открыть рот. Другой палач засунул руку в мешок. Хумаюн почувствовал острый запах грубо молотых куркумы и перца. Достав горсть ярко-желтого порошка, палач засунул его в распахнутый рот Мирак-бека.
Тот сразу закашлялся. Когда вторая горсть, а потом третья были засунуты ему в горло, глаза его выпучились и заслезились. Лицо побагровело, и струи желтой слюны потекли изо рта, а из носа стала сочиться слизь. Он отчаянно пытался освободиться из крепких рук, начал брыкаться ногами, словно повешенный.
Отовсюду послышались изумленные возгласы. Касим отвернулся, Байсангар тоже отвел взгляд. Даже Сита была потрясена, подняв к губам сжатый кулачок и широко открыв глаза. Еще несколько секунд, и все кончилось. Мирак-бек еще раз попытался открыть залитые слезами глаза, которые на миг встретились с глазами Хумаюна, и сразу тело его замерло.
Падишах встал.
– Наказание достойно преступления. И так будет со всеми, кто нарушит мои законы.
Сойдя с помоста, на котором стоял покрытый, соответственно дню Марса, алым бархатом трон – его гадди, – Хумаюн в окружении стражи вышел из зала. На несколько секунд воцарилась тишина, потом он услышал за спиной ропот придворных, наконец-то обретших дар речи.
Вечерело. Над темнеющей Джамной уже поднималась серебряная луна, разливая жемчужный свет над берегами, куда пришли на водопой быки и верблюды. Он навестит Салиму. В последнее время он все реже делает это, отдавшись своим опиумным видениям. Вспомнив ее нежное, золотистое тело, Хумаюн улыбнулся.
Салима лежала на диване из серебряной парчи, пока одна из служанок покрывала причудливым узором из хны ее изящные ступни. На ней был только драгоценный пояс, что Хумаюн выбрал для нее в сокровищнице Гуджарата.
Казалось, что поход был так давно, словно это случилось в иной жизни. Вспомнились вдруг гневные слова Мирак-бека: «Ты не даешь нам воевать… Тратишь время на пожирание опиума и созерцание звезд…» Мирак-бек заслужил смерть, но, возможно, в его обвинениях есть доля правды. Что сказал бы отец о том, как он правит, даже о количестве опиума, что он употребляет? Возможно, как советуют Касим и Ханзада, следует ограничить дозы зелья, чтобы посвящать больше времени тем, кто его окружает. Но все изменилось, не так ли? Дикие кочевые времена моголов прошли. Он – правитель империи, и то, что он, как правитель, пытается найти новые пути правления, новые источники покоя и вдохновения, касается только его и никого больше. Звезды, чье сияние ярче блеска Кох-и-Нура, не предадут его.
Не предаст и Салима. Как только служанки удалились, она встала с дивана. Медленно, нежными движениями начала снимать с него красные одежды, пальцами лаская крепкие мышцы рук и плеч под нежным шелком.
– Мой повелитель, – шептала она.
Хумаюн окунул руки в длинные черные волосы, струящиеся по ее обнаженной груди, и прижал к себе, предвкушая наслаждение, которое они испытают, пока, истекая потом, их тела не сольются в блаженной истоме.
Спустя несколько часов Хумаюн лежал в объятьях Салимы. Сквозь резную решетку проникал нежный ветерок, и с востока уже поднимался бледный свет. Наложница что-то пробормотала и, прижавшись к мужчине шелковистым бедром, снова отдалась во власть снов. Но по какой-то причине к Хумаюну сон не шел. Закрывая глаза, он всякий раз видел лицо Мирак-бека с переполненным желтой, пенящейся слюной ртом, его перепуганные глаза, почти выкатившиеся из орбит. Надо было выпить немного вина Гульрух, чтобы избавиться от этих неприятных воспоминаний, но оно хранилось в его покоях. Тем не менее падишах мог облегчить свой неспокойный мозг. Из золотого кулона, украшенного аметистами, висевшего у него на шее, он достал несколько опиумных шариков и, налив чашу воды, проглотил их. В горле стало привычно горьковато, и сразу его пронзила сонливая, томная темнота. Веки наконец-то потяжелели, и Хумаюн растянулся на ложе. Вдохнув успокаивающе сладкий аромат сандалового масла, которым Салима любила натирать свое тело, он стал засыпать. Но спустя, казалось, всего мгновение услышал женский голос, нетерпеливо зовущий его.
– Повелитель… Повелитель… пришел гонец.
Хумаюн сонно поднялся. Где он? Оглядевшись, он увидел Салиму, сидевшую рядом и надевающую розовый шелковый халат, чтобы прикрыть наготу. Но его разбудила не она, а одна из служанок гарема, Барлас, маленькая женщина с лицом сморщенным, словно грецкий орех.
– Повелитель, прости меня. – Барлас отвела взгляд от его нагого тела. – С востока прибыл гонец от твоего брата Аскари с очень срочным сообщением. Несмотря на ранний час, он просит аудиенции. Касим приказал мне разбудить тебя и все рассказать.
Хумаюн пытался сосредоточиться на том, что говорила Барлас, но от опиума он соображал с трудом.
– Очень хорошо. Возвращаюсь в свои покои. Скажи Касиму привести гонца туда.
Спустя полчаса, у себя, нарядившись в простое алое одеяние и сполоснув лицо холодной водой, Хумаюн разглядывал того, кто нарушил его покой. Гонец был высоким худым мужчиной в запыленной и пропитанной потом одежде. От нетерпения скорее рассказать все Хумаюну он даже забыл про ритуал покорности, но Касим резко напомнил ему. Едва поднявшись на ноги, он заговорил.
– Повелитель, мое имя Камал, я служу твоему брату Аскари в Джаунпуре. До нас дошли слухи о большом восстании под предводительством Шер-шаха. Твой брат ждал, чтобы удостовериться окончательно, а потом послал меня предупредить тебя.
Хумаюн уставился на него. Хотя Шер-шах контролировал огромные территории в Бенгале, этот внук конеторговца никогда бы не отважился угрожать ему. Он присягнул Бабуру как вассал Великих Моголов. Но амбиции часто толкают людей на необдуманные поступки. Возможно, неспроста он взял себе имя «Шер», что означает «тигр». Наверное, этим он хотел бросить откровенный вызов истинной династии тигра – Моголам. Хумаюн посмотрел на кольцо Тимура, но, все еще находясь под воздействием опиума, не смог разглядеть на золоте оскалившегося тигра. Через минуту падишах снова обратился к гонцу:
– Говори далее.
– Шер-шах заявил о своем праве на большие территории Моголов, а еще объявил себя вожаком всего сопротивления Моголам и поклялся освободить Индостан от всех князей дома Тимура. Даже самые гордые военачальники пошли к нему на службу. Вот, я принес тебе письмо от твоего брата, в котором говорится обо всем, что случилось, как далеко продвинулся Шер-шах, сколько военачальников перешли на его сторону… – Мужчина протянул ему футляр из верблюжьей кожи.
– Передай это моему визирю. Я прочту позже, когда отдохну.