Великий перелом
Шрифт:
— Как я сказал, ты не смотришь на проблему рационально, — ответил Нье. — Одна из причин в том, что ты мало спишь. Лю Мэй нельзя назвать обычным человеческим ребенком, но она просыпается ночью, как любой другой. — Он зевнул. — Я тоже устал.
Лю Хань не просила его помогать в уходе за ребенком. Уход за ребенком — женская работа. В определенном смысле Нье воспринимал женщин и их место в жизни как само собой разумеющееся — подобно Хсиа Шу-Тао.
Впрочем, Лю Хань была с ним согласна. Она сказала:
— Я хотела бы, чтобы мне было легче с ней. Я не то, чего она хочет. — Ее губы скривились в горькой досаде. — Она хочет этого маленького дьявола, Томалсса. Это он сделал ее такой. Надо заставить его заплатить за это.
— Здесь мы ничего не сможем сделать, пока мы не узнаем, что он снова спустился на поверхность мира, — сказал Нье. — Даже Народно-освободительная армия не может добраться до корабля чешуйчатых дьяволов высоко в небе.
— Маленькие дьяволы терпеливы, — задумчиво проговорила Лю Хань. — Он не будет вечно оставаться на своем корабле. Он спустится, чтобы украсть еще одного ребенка, чтобы превратить его в маленького чешуйчатого дьявола. Когда он…
Нье Хо-Т’инг не хотел, чтобы она так смотрела на него.
— Думаю, ты права, — сказал он, — но он сможет проделать это не в Китае. Мир гораздо больше, чем мы обычно думаем.
— Если он спустится, то только в Китай, — сказала Лю Хань с чисто мужской уверенностью. — Он говорит по-китайски. Я не думаю, что он говорит на каком-либо еще человеческом языке. Если он ограбит какую-то бедную женщину, то это произойдет только в Китае.
Нье только развел руками.
— Логично, должен сказать. Что мы должны сделать с ним?
— Наказать его, — тут же ответила она. — Я вынесу вопрос на центральный комитет и добьюсь официального одобрения.
— Центральный комитет не одобрит акт личной мести, — предостерег он. — Получить согласие на внесение в повестку вопроса о спасении твоего ребенка тоже было довольно трудно, но это…
— Думаю, предложение будет одобрено, — настойчиво сказала Лю Хань, — я не намереваюсь представить это как акт личной мести, но как символ того, что угнетение человечества маленькими дьяволами нельзя терпеть.
— Представляй это, как хочешь, — ответил Нье. — Все равно это личная месть. Мне жаль, Лю Хань, но я не чувствую, что могу обеспечить тебе поддержку в этом вопросе. Я и так уже потратил слишком много политического капитала ради Лю Мэй.
— Я все равно внесу предложение, — сказала ему Лю Хань. — Я уже обсуждала его с несколькими членами комитета. Думаю, что оно пройдет, поддержишь ты его или нет.
Он опешил. Они так хорошо работали вместе, в постели и вне нее, но всегда он был доминирующим партнером.
А почему нет? До нашествия маленьких чешуйчатых дьяволов, когда все пошло кувырком, он уже был начальником штаба армии, а она была всего лишь крестьянкой, а потом — примером угнетения чешуйчатых дьяволов. Все, чем она стала в революционной борьбе, произошло благодаря ему. Он устроил ее в центральный комитет, чтобы обеспечить себе дополнительную поддержку.
Как она может выступить против него?
По-видимому, она добилась необходимой поддержки для принятия ее предложения. Добилась тихо, за его спиной. До Хсиа Шу-Тао такие сведения тоже не дошли.
— Хороша! — сказал он с неподдельным восхищением. — Очень хороша.
— Да, это так, — сказала она утвердительно. Затем выражение ее лица несколько смягчилось. — Спасибо тебе за то, что устроил меня на место, где у меня есть возможность показать, какой я могу быть.
Она была очень хороша. Она даже старалась не обидеть его, убедиться, что он не сердится. И она это сделала как мужчина, словами, а не с помощью своего тела. Он не думал, что она больше не любит его: просто это был другой способ показать, на что она способна.
Он улыбнулся. Она смотрела с настороженным удивлением.
— Мы вдвоем пойдем далеко, если будем вместе, — сказал он.
Она подумала над этим, затем кивнула. Только позже он задумался: поведет ли он ее своей дорогой, или же она поведет его по своей?
Поезд со стоном остановился. Уссмак никогда еще не ездил на таком средстве передвижения. На Родине рельсовый транспорт перемещался быстро, ровно и почти бесшумно: благодаря магнитной левитации поезда на самом деле не соприкасались с рельсами, вдоль которых они двигались. Здесь было по-другому. Он чувствовал каждую крестовину, каждый стык, на котором подбрасывало медленно идущий поезд. У его танка был более мягкий и ровный ход, когда он двигался по пересеченной местности, чем у этого поезда на его полотне.
Он издал тихое, означающее досаду, шипение.
— Если бы я был посообразительнее, то никогда бы не вонзил свои зубы в это существо, Лидова. Увы, вот что имбирь делает с самцом!
Один из самцов, набитых вместе с ним в отделение вагона, самец-стрелок Ойяг сказал:
— По крайней мере, вы смогли укусить одного из вонючих Больших Уродов. Большинство из нас просто выжали и использовали.
Из уст остальных прозвучал согласный хор. Для них Уссмак был героем именно потому, что смог нанести удар по СССР даже после того, как местные Большие Уроды забрали его в свои когти. Это была честь, без которой он вполне мог обойтись. Тосевиты знали, за что он попал в этот поезд, и обращались с ним хуже, чем с другими. Как сказал Ойяг, у Советов просто кончились вопросы, которые можно задать большинству плененных самцов. Уссмак стал исключением.
Двое Больших Уродов с автоматическим оружием открыли дверь в отделение.
— Выходи! Выходи! — орали они на уродливом русском языке.
Это было слово, которое Уссмак выучил. Он знал немного русских слов, но некоторые его товарищи находились в плену уже давно. Они переводили приказания для тех, кто вроде него был новичком.
Он вышел. В коридоре было холодно. Тосевиты стояли вдоль внешней стенки, не допуская скопления самцов и возможного нападения на охрану. Но никто не оказался таким безрассудно храбрым, чтобы попробовать. Никто, имевший опыт проживания в СССР, не сомневался, что Большие Уроды с радостью пристрелят любого самца, который доставит им хоть малейшую неприятность.