Великий перелом
Шрифт:
— Но не надолго, — заметил Ягер. — Если он найдет бомбу, он попытается взорвать ее. Конечно, теперь уже поздно и после взрыва серьезного наступления не будет. Но ждать он не станет.
— Детонатор мы вынули, — сказал Анелевич. — В бомбе его нет, хотя если понадобится, мы можем снова быстро вставить его.
Ягер пожал плечами.
— Это не имеет значения. Скорцени был бы глупцом, если бы не захватил с собой еще один, — а он далеко не глупец. Кроме того, он еще и инженер и знает, как установить детонатор.
Сам обучавшийся на инженера, Анелевич поморщился — не хотел иметь ничего общего с эсэсовцем.
— Он может набрать себе людей в Лодзи, — спросила
Людмила Горбунова, — или, скорее, действует в городе один?
Анелевич посмотрел на Ягера. Тот снова пожал плечами.
— Город оставался в руках рейха в течение долгого времени. Здесь еще остались немцы?
— Вы имеете в виду время, когда он назывался Лицманнштадтом? — спросил Мордехай и покачал головой, не дожидаясь ответа. — Нет, после прихода ящеров мы заставили арийских колонистов собрать пожитки и уехать. То же сделали и поляки. Но знаете что? Кого-то из немцев мы могли при этом и упустить.
Ягер пристально посмотрел на него. Анелевич почувствовал, как запылали его щеки. Не время сводить счеты с немецким солдатом. Тем более — с этим. И надо помнить это, как бы трудно ни было.
— Значит, немцев немного, так? — уточнил Ягер. — Если их хоть сколько-то осталось, Скорцени их найдет. Возможно, у него есть связи с поляками, они ведь тоже не любят вас, евреев.
Он что, тоже решил свести счеты? У Мордехая уверенности не было. Даже если и так, то он, в общем-то, прав.
— Но поляки, — сказала Людмила, — если помогут Скорцени, то взорвут сами себя.
— Это вы знаете, — ответил Ягер. — И я знаю. А поляки могут и не знать. Если Скорцени скажет: «Тут спрятана большая бомба, которая уничтожит всех евреев, а вас — не тронет», — они могут ведь и поверить ему.
— Он умело врет? — спросил Анелевич, стараясь разглядеть этого противника сквозь паутину бесконечной пропагандистской кампании, которую рейх развел вокруг имени Скорцени.
Но тут Ягер невольно заговорил, как рупор геббельсовской пропагандистской машины.
— Он хорош во всем, что касается диверсий, — ответил он без тени иронии и тут же привел пример — Однажды он отправился в Безансон с мешком имбиря для подкупа ящеров и вернулся на их танке.
— Я в это не верю, — сказала Людмила, прежде чем отреагировал Анелевич.
— Это так, веришь ты или нет, — сказал Ягер. — Я сам был там и видел, как его голова высовывается из люка водителя. Я сам не верил, мне казалось, он отправился туда, чтобы покончить с собой, не больше. Я ошибся. И с тех пор я его никогда больше не недооценивал.
Анелевич передал его слова, далекие от ободрения, Соломону Груверу и Берте Флейшман. Углы губ Грувера опустились еще ниже, придав ему более мрачный, чем обычно, вид.
— Не может он быть так хорош, — сказал бывший сержант. — Если он таков, значит, он Бог, а это невозможно. Он просто человек.
— Нам надо прислушаться к полякам, — сказала Берта. — Если у них что-то происходит, мы должны узнать об этом как можно скорее.
Мордехай ответил ей благодарным взглядом. Она воспринимала ситуацию так же серьезно, как он сам. Учитывая уравновешенность, которую она постоянно проявляла, ее слова были весомым подтверждением его правоты.
— Прислушаемся. Ну и что? — сказал Грувер. — Если он такой умный, мы ничего не услышим. Мы не обнаружим его, пока он сам не захочет быть обнаруженным, и мы не будем знать, что он затеял, пока он не нанесет удар.
— Все это верно и тем не менее не означает, что мы должны сидеть сложа руки, — сказал Анелевич. Он ударил ладонью по боку пожарной машины, ушибившись. — Если бы только я был уверен, что это он! Если бы я вышел на несколько секунд раньше, я увидел бы его лицо. Если, если, если… — все это угнетало его.
— Одно то, что он может находиться в Лодзи, должно вызвать у нас тревогу, — сказала Берта. — Кто знает, что он мог натворить, раз проник сюда так, что мы не узнали об этом?
— Он повернул за угол, — сказал Анелевич, мысленно представляя себе эту картину, словно прогоняя кусок кинопленки. — Он повернул за угол, потом за второй, очень быстро. Я должен был после этого угадать, в какую сторону он пошел, — и ошибся.
— Перестань биться головой о стену, Мордехай, — сказала Берта. — Этим уже не поможешь, и ты сделал все, что мог.
— Именно так, — прогудел Грувер. — Несомненно.
Анелевич едва ли слышал его. Он смотрел на Берту Флейшман. Никогда раньше, насколько он помнил, она не называла его по имени. Он бы это запомнил, совершенно точно.
Она смотрела на него. И немного покраснела, когда взгляды их встретились, но не отвела глаз. Он знал, что нравится ей. И она ему тоже. Когда не улыбалась, она была некрасивой и кроткой. В его постели бывали женщины гораздо более привлекательные. Ему вдруг показалось, что он слышит низкий голос Соломона Грувера: «Ну и что?» Воображаемый Грувер был прав. Он спал с этими женщинами и наслаждался с ними, но ни на мгновение не задумывался, что с какой-то из них проведет свою жизнь. Но Берта…
— Если только мы пройдем через это… — сказал он. Эти слова уже составляли целое предложение, надо было только знать, как истолковать их.
Берта Флейшман знала.
— Да. Если у нас получится, — ответила она, и это был полный ответ.
Живой Соломон Грувер был не таким внимательным к происходящему вокруг, чем воображаемый в голове у Анелевича.
— Если мы пройдем через все это, — сказал он, — то надо будет что-то сделать с этой штукой и не оставлять ее лежать там, где она находится. Но если мы сейчас начнем ее перевозить, то только привлечем к ней внимание и дадим шанс этому психу Скорцени.