Великий перелом
Шрифт:
— Удивляюсь, почему это так, — проговорил он.
— Почему — что? — спросил Эмбри. и Бэгнолл понял, что он заговорил вслух.
— В общем-то, ничего, — ответил он. — Просто потому что люди.
— В самом деле? — спросил Эмбри. — По мне — так и не скажешь.
Летчики, сидевшие в классе, удивленно уставились на Кена и Джорджа, входивших в дверь. Почему-то эти двое хохотали как ненормальные.
Солнечные лучи, проникшие между планками жалюзи в окне, попали на лицо Людмилы Горбуновой и разбудили ее. Протирая глаза, она села в постели. Она не привыкла спать в постели. После одеял, расстеленных на сырой земле, настоящий матрац казался упаднически мягким.
Она окинула взглядом квартиру, которую Мордехай Анелевич предоставил ей и Ягеру. Туалет в ней был далек от идеала, старые обои отваливались от стен — Анелевич извинился за это. Казалось, люди Лодзи постоянно извиняются перед пришельцами за то, как здесь у них плохо. Но Людмиле их жизнь не показалась такой уж плохой. Она постепенно начала понимать, что проблема заключается в том, что с чем сравнивать. Они привыкли ко всему тому, что здесь было до войны. Она привыкла к Киеву. Это значит…
На этом она прервала размышления, потому что проснулся Ягер. Он проснулся быстро и сразу. Она уже видела это за последнюю пару ночей. Она просыпалась точно так же. И до войны с ней такого не было. Она задумалась, было ли так с Ягером.
Он потянулся к ней и положил руку на ее голое плечо. Затем почему-то хмыкнул.
— Что тут забавного? — спросила она, слегка рассердившись.
— Вот это, — ответил он, показывая рукой на квартиру. — Все. И мы. двое людей, которые ради любви к друг другу убежали прочь от всего, что привыкли считать важным. И никогда снова мы не сможем вернуться к нему. Мы — как говорят дипломаты? — перемещенные лица, вот мы кто. Как в сюжете из дешевого романа. — И по привычке быстро перешел к рассуждениям. — Могло бы так получиться, если бы не эта маленькая деталь — бомба из взрывчатого металла, внесшая суматоху в наши жизни?
— Да, если бы не она…
Людмиле не хотелось вставать и одеваться. Здесь, лежа обнаженной на простынях вместе с Ягером, она могла верить в то, что в Лодзь их привела только любовь, а измена и страх не только за судьбу города, но и за весь мир — ничто по сравнению с любовью.
Вздохнув, она выбралась из постели и начала одеваться. С таким же вздохом, но на октаву ниже, к ней присоединился Ягер. Едва они закончили одеваться, как кто-то постучал в дверь. Ягер снова хмыкнул: возможно, у нею были амурные мысли, но их пришлось отбросить. Так или иначе, они должны были ответить стоящему за дверью. Хорошо хоть, что им не пришлось прерываться.
Ягер открыл дверь с такой настороженностью, словно ожидал увидеть в коридоре Отто Скорцени. Людмила не представляла себе, возможно ли такое, но ведь она не видела, сколько невозможных проделок Скорцени, о которых рассказывал Ягер, оказывалось реальностью.
Скорцени за дверью не оказалось. Там стоял Мордехай Анелевич с винтовкой «маузер» за спиной. Он снял ее с плеча и приставил к стене.
— Знаете, что я предлагаю? — сказал он. — Нам следует дать знать ящерам — в виде слуха, понимаете? — что Скорцени был в городе. Если они и их марионетки начнут искать его, ему придется зашевелиться и что-то предпринять, вместо того чтобы прятаться.
— Но вы этого еще не сделали, не так ли? — резко спросил Ягер.
— Я только сказал, что стоило бы, — ответил Анелевич. — Нет, пожалуй, если ящеры узнают, что Скорцени здесь, они начнут размышлять, что он здесь делает, — и начнут следить за ним. Мы не можем допустить этого — иначе первый ход останется за ним: у него белые фигуры
— Вы играете в шахматы? — спросила Людмила.
За пределами Советского Союза, как она обнаружила, немногие люди играли в шахматы. Ей пришлось использовать русское слово — как сказать по-немецки, она не знала.
Анелевич понял.
— Да, играю, — ответил он. — Не так хорошо, как мне бы хотелось, но так все говорят.
Ягер по-своему истолковал ситуацию:
— Что вы делаете — в противоположность тому, что вы упорно не хотите делать, я имею в виду?
— Я понял вас, — ответил Анелевич с ехидной улыбкой. — Я выставил на улицы столько вооруженных людей, сколько мог, и я устраиваю проверки всем домовладельцам, кто не связан непосредственно с ящерами, чтобы узнать, не прячут ли они Скорцени. Вот так на настоящий момент… — Он щелкнул пальцами, чтобы показать, что он сделал на настоящий момент.
— А бордели вы проверяли? — спросил Ягер.
Это было еще одно немецкое слово, которого Людмила не знала. Когда она переспросила, что оно значит, она вначале подумала, что Ягер шутит. Затем она поняла, что он исключительно серьезен.
Мордехай Анелевич снова щелкнул пальцами, на этот раз расстроено.
— Нет, но я должен был сообразить, — сказал он, рассердившись на себя. — Бордель вполне мог стать для него хорошим укрытием, не так ли? — Он слегка поклонился Ягеру. — Благодарю. Сам я об этом не подумал.
Людмила до этого тоже не додумалась бы. Мир за пределами Советского Союза, помимо роскоши, имел и неизвестные ей формы разложения. «Декаденты», — снова подумала она. Что ж. Ей надо привыкать к этому. На родину ей не вернуться, ни теперь, ни когда-либо — если только она не предпочтет бесконечные годы в гулаге или, что более вероятно, быстрый конец от пули в затылок. Она отбросила прежнюю жизнь так же бесповоротно, как Ягер — свою. Оставался вопрос: смогут они вместе построить новую жизнь здесь? Другого выбора у них не было?
Если они не остановят Скорцени, ответ окажется удручающе очевидным.
Анелевич сказал:
— Я возвращаюсь в помещение пожарной команды: мне надо выяснить некоторые вопросы. Меня не особенно беспокоят «нафкех»… проститутки, — уточнил он, когда увидел, что ни Людмила, ни Ягер не поняли слово на идиш, — но кто-то займется и ими. Мужчины — эго мужчины, даже евреи. — И он вызывающе посмотрел на Ягера.
Немец, к облегчению Людмилы, не стал возмущаться.
— Мужчины — это мужчины, — миролюбиво согласился он. — Разве я был бы здесь, если бы думал иначе?