Великий предводитель аукасов
Шрифт:
Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.
— Мы пропали! —
— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.
Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.
— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.
Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:
— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.
— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.
Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.
— Зачем вы несете меня? — спросила она.
— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.
И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.
— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.
— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.
— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.
— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.
Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному; иначе он будет лишен возможности спасти ее.
Она быстро решилась, поборола страх, который начал тихо овладевать ею, собралась с духом и отвечала твердым голосом:
— Я сделаю по желанию моего брата.
— Хорошо, — отвечал индеец, — пусть же моя сестра спрячется.
Он осторожно раздвинул руками кактусы и ползучие растения, скрывавшие дупло, и бедная девушка, вся дрожащая, приютилась в нем, как горный воробей в орлином гнезде. Как только донья Розарио уселась в дупле, предводитель привел кусты в прежнее положение и совершенно закрыл отверстие этим растительным покровом. Осмотрев еще раз, все ли в порядке, и убедившись, что самый опытный глаз ничего не заметит, Курумила воротился к лошадям, вскочил на свою, взял другую в повод и пустился во всю прыть. Он стал пересекать под прямым углом дорогу, по которой должна была приспеть погоня, и проскакал таким образом минут двадцать. Когда, по его мнению, он был довольно далеко от того места, где была спрятана донья Розарио, он спешился, с минуту послушал, снял с лошадиных копыт
Вскоре он услышал позади лошадиный топот, сначала отдаленный, но который становился все ближе и ближе и наконец стал отчетливо слышен. Курумила радостно усмехнулся; его хитрость удалась. Он еще сильнее погнал лошадей. Пришпорив своего коня острыми деревянными шпорами, он воткнул на всем скаку копье в землю и, ухватившись за него, быстро приподнялся на руках и плавно опустился на ноги, между тем обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали нестись во всю мочь. Курумила как змей пополз в кусты, чтоб подползти к донье Розарио, надеясь, что погоня, обманутая ложными следами, только тогда узнает свою ошибку, когда будет уже поздно.
Ульмен ошибался. Антинагуэль разослал своих мозотонов по всем направлениям для поимки беглецов, но сам остался в тольдерии. Он был слишком опытный воин, чтобы попасться на явную уловку. Посланные им возвращались один за другим — они ничего не нашли. Последние привели двух коней.
Это были лошади, пущенные Курумилой.
Токи тотчас же приказал возобновить преследование и сам повел своих людей. На этот раз они не обманулись и направились в ту сторону, куда скрылись беглецы.
Между тем Курумила подполз к донье Розарио.
— Ну? — спросила та прерывающимся голосом.
— Через несколько минут нас схватят, — печально отвечал предводитель.
— Как? И нет никакой надежды?
— Никакой! Их пятьдесят человек, мы окружены со всех сторон.
— Чем я прогрешила пред Тобою, о Господи, что ты меня так жестоко наказываешь? — вскричала в отчаянии донья Розарио.
Курумила без движения лег на землю. Он снял оружие, которое носил на поясе, положил его около себя и со стоическим равнодушием индейца, знающего, что ему не миновать беды, спокойно ожидал, сложив руки на груди, когда придут враги, от которых, несмотря на все усилия, он не мог спасти бедную девушку. Уже слышался вдали топот лошадей, которые приближались все ближе и ближе. Еще четверть часа, и настанет развязка.
— Пусть моя сестра приготовится, — холодно сказал Курумила, — Антинагуэль близко.
Бедная девушка вздрогнула от этих слов. Курумила с сожалением поглядел на нее.
— Несчастный! — сказала она. — Зачем вы хотели спасти меня?
— Девушка с небесно-голубыми глазами друг моих бледнолицых братьев. Я отдам свою жизнь за нее.
Донья Розарио подошла к ульмену.
— Вам незачем умирать, предводитель, — сказала она своим мягким, звучным голосом, — я не хочу этого.
— Я не боюсь мучений. Моя сестра увидит, как умирает предводитель.
— Вы знаете, что индейцы редко убивают женщин, значит, моя жизнь вне опасности.
Курумила кивнул головой в знак подтверждения.
— А если вы останетесь со мною, вас убьют, — продолжала она.
— Да, — холодно отвечал он.
— Кто ж известит моих друзей о моей участи? Если вы умрете, то как они узнают, куда уведут меня враги? Как они освободят меня?
— Правда, тогда они не будут иметь возможности.
— Итак, вы должны остаться жить, предводитель, если не для себя, то для меня. Уходите же, слышите.