Великий Сталин
Шрифт:
Учись?
Э-э-э, вот этого – фига!
Пришёл Октябрь, прошла гражданская война. Наступило время «Жилищного передела» – квартирной реформы 1918–1922 годов. Шестьдесят четыре процента семей въехали в квартиры, сорок шесть – в комнаты. Но жилищный передел – это ещё не жилищное строительство. Оно было впереди.
Вначале – не ахти какое. За одиннадцать лет до первой пятилетки Россия «нэповская» построила 43 миллиона квадратных метров жилья. Россия же социалистическая за двенадцать лет после первой пятилетки построила втрое больше: 123 миллиона.
На карте новой России появилось 523 новых города и 495 новых городских посёлков.
И это были не просто новые населённые пункты. Каждый
А перед их постройкой надо было провести изыскания, сделать проекты, подготовить кадры. Свои кадры, потому что зависеть от иностранных специалистов уважающая себя страна не может.
Правда, не все иностранцы приезжали в СССР в то время только за высоким заработком. Приезжали и за новыми идеями, или – ссобственными новыми идеями. Так, выдающийся архитектор XX века французский конструктивист Ле Корбюзье именно в Москве в 1934 году реализовал свой первый крупный и блестящий строительно-архитектурный замысел, поставив у станции метро «Кировская» здание Центросоюза (ныне – здание Центрального статистического управления).
В обиход входило новое слово «реконструкция»…
Архимеду нужна была одна точка опоры, чтобы перевернуть мир. Реконструкция, то есть индустриализация, коллективизация и культурная революция, стала той точкой опоры, которая позволила Сталину и народу России в срок одной, по сути, пятилетки перевернуть Россию.
Причём перевернуть с ленивой головы на работящие ноги, после чего и голове лениться уже не пришлось!
Но могло ли здесь быть всё гладко?
Что ж, на этот вопрос ответил сам Сталин на кремлёвском приёме в честь металлургов 26 декабря 1934 года:
«У нас было слишком мало технически грамотных людей. Перед нами стояла дилемма: либо начать с обучения людей в школах технической грамотности и отложить на десять лет производство и массовую эксплуатацию машин, пока в школах не выработаются технически грамотные кадры, либо приступить немедленно к созданию машин и развить массовую их эксплуатацию в народном хозяйстве, чтобы в самом процессе производства и эксплуатации машин обучать людей технике, выработать кадры. Мы избрали второй путь. Мы пошли открыто и сознательно на неизбежные при этом издержки и перерасходы, связанные с недостатком технически подготовленных людей, умеющих обращаться с машинами. Правда, у нас наломали за это время немало машин. Но зато мы выиграли самое дорогое – время и создали самое ценное в хозяйстве – кадры. За три-четыре года мы создали кадры технически грамотных людей как в области производства машин всякого рода (тракторы, автомобили, танки, самолёты и т. д.), так и в области их массовой эксплуатации. То, что было проделано в Европе в течение десятков лет, мы сумели проделать вчерне и в основном в течение трёх-четырёх лет. Издержки и перерасходы, поломка машин и другие убытки окупились с лихвой».
А 4 мая 1935 года в речи в Кремлёвском дворце на приёме в честь выпускников академий РККА (6 мая речь опубликовала «Правда») Сталин говорил:
«Мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну… Разорённая четырьмя годами империалистической войны, повторно разорённая тремя годами гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонувшими среди моря мельчайших крестьянских хозяйств, – вот какую страну получили мы в наследство от прошлого…»
В подобной оценке не было ведь ни малейшего преувеличения – Сталин ещё и не всё вспомнил. Но сказанное о прошлом лишь предваряло основное, насущное, о чём Сталин сказал так:
«Задача
Надо было создать первоклассную индустрию… А для этого надо было пойти на жертвы и навести во всем строжайшую экономию, надо было экономить на питании, и на школах, и на мануфактуре, чтобы накопить необходимые средства для создания индустрии… Понятно, что в таком большом и трудном деле… успехи могут обозначиться лишь спустя несколько лет. Необходимо было поэтому вооружиться крепкими нервами, большевистской выдержкой и упорным терпением, чтобы преодолеть первые неудачи и неуклонно идти вперёд…»
С точки зрения русской грамматики Сталин говорил в прошедшем времени. Однако время, о котором он говорил, и с исторической точки зрения уже ушло в прошлое.
Что же до места, где Сталин говорил это, то сами приёмы в Кремле были тоже деталью нового. Раньше высшая власть, то есть царь, устраивала приёмы дипломатов, знати, ну – выпускников Академии Генерального штаба.
А теперь в кремлёвских залах приветствовали Труд. И можно было без преувеличения сказать, что это был Свободный Труд. Если, конечно, понимать под свободой не возможность делать что тебе вздумается, а осознанную необходимость честного участия в созидательной жизни общества.
Ведь подлинная свобода возможна лишь там, где человек лишён прикрытого «законом» права причинять вред другим и обворовывать их, решая за счёт этого свои личные проблемы.
Такая свобода – свобода от жлобоввсех сортов – и начинала формироваться в СССР. Зарубежный троцкист Исаак Дойчер рассуждал о «принудительности» труда в Советской России, однако на самом деле перед страной стояла другая проблема – научиться работать.
Просто работать, изо дня в день.
Увы, далеко не все в рабоче-крестьянском государстве были к этому готовы. И как раз в годы первой пятилетки – то есть тогда, когда работа начиналась «всерьёз и надолго», появилось понятие «летун». Нехорошее понятие, но уже одно оно опровергало болтовню о «советском рабстве». Возникло в то же время и другое понятие в противовес первому – «самозакрепление».
В 1930 году крупная промышленность потеряла из-за прогулов 16 (шестнадцать) миллионов человеко-дней, в 1931 году – 25 (двадцать пять) миллионов. Обломовы из русской жизни так просто не исчезали.
Более того! Возник новый их тип – деятельный. Ильфо-петровский инженер Талмудовский в поисках лучшего «оклада жалования» забирался даже на строительство Туркестано-Сибирской магистрали и, отхватив очередные «подъёмные», тут же исчезал.
Менее известны его сельские «коллеги», описанные прекрасным советским литератором Валентином Овечкиным в очерке «Без роду, без племени». В конце тридцатых Овечкин писал:
«Непоседливых искателей богатого трудодня называют в станицах «колхозники до первого градобоя». Есть люди, сделавшие переезды с места на место, из колхоза в колхоз своего рода профессией, доходной и не особенно трудной, если не считать дорожных неудобств…»
Да, тут и впрямь было бы нелишним подумать о принуждении к труду. Вот география «путешествий» только одного, описанного Овечкиным, «талмудовского от сохи»: Забайкалье, Сибирь, Кубань, Башкирия, Казахстан, Дон…
Одновременно возникало, впрочем, и массовое новое отношение к труду и к своей стране. Уже осенью 1930 года только в Ленинграде двести тысяч инженеров, техников и квалифицированных рабочих обязались…