Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Приведенные выше обстоятельства свидетельствуют о том, что, приняв на себя в высшей степени сложные и ответственные обязанности по организации и осуществлению мер охраны по случаю продолжительного путешествия Вашего Императорского Величества в несколько местностей, с пребыванием в течение 9 дней в Киеве, Генерал Курлов совершенно не озаботился обставить выполнение этой задачи надлежащими силами и подготовить розыскной орган в Киеве к предстоящей серьезной работе.
Изложив данные дела, относящиеся к оценке организации охраны в Киеве во время посещения этого города Вашим Императорским Величеством в 1911 г., я позволяю себе перейти к обстоятельствам, относящимся к посягательству на жизнь бывшего Председателя Совета Министров П.А. Столыпина, учиненному Мордкою Богровым, допущенным в Киевский городской театр подполковником Кулябкой. Ввиду того, что как последний, так и другие должностные лица ссылались на исключительное доверие, которое приобрел своими услугами розыску Мордка Богров, представилось необходимым тщательно изучить относящиеся к сему вопросу материалы прежних дел. При этом выяснилось, что Богров, поступив в Киевский университет, примкнул к организации анархистов и завязал сношения с видными представителями этой группы. Однако он вскоре убедился, что большинство членов кружка состояло из разных отбросов городского населения, склонных к грабежам и разбоям. По собственному признанию Богрова, такое направление его сообщников скоро заставило его разочароваться в анархизме, и он, оставаясь в организации, начал сообщать сведения о ее деятельности Киевскому охранному отделению, не отказываясь и от получения денег за свои доносы. С половины 1907 г. по заявлениям Богрова был ликвидирован ряд террористических групп, причем сообщения Богрова отличались большой точностью. Когда
Таким образом нельзя не признать, что Богров до 1910 г. являлся весьма ценным сотрудником, но со времени прекращения связей его с Киевским охранным отделением жизнь Богрова, политическое направление и связи в революционной среде оставались уже вне всякого контроля разыскных органов. Войдя затем в соприкосновение с Киевским охранным отделением лишь в августе 1911 года для выполнения тяжкого террористического акта и совершив таковой, Богров в объяснение мотивов этого злодеяния представил противоречивые показания, оценка коих, впрочем, не входит в задачу настоящего расследования. На первых допросах у судебного следователя Богров за-явил, что он учинил нападение на Председателя Совета Министров с обдуманным заранее намерением, в силу побуждений политического характера, коими проникся после переезда в Петербург, и что он даже останавливался на мысли о Цареубийстве, но отказался от нее лишь из опасения еврейского погрома и нежелания дать этим актом повод к оправданию правительственной политики репрессий в отношении его единоверцев. При рассмотрении же дела военным судом, Богров, изменив свои объяснения, показал, что в марте 1911 года к нему в Киеве являлся анархист Лятковский и поставил его в известность, что факты предательства Богровым товарищей и растраты им партийных денег вполне установлены. 16 августа 1911 года к Богрову, по возвращении его с дачи, которую он занимал в местности «Потоки» близ Кременчуга, неожиданно прибыл анархист Виноградов и заявил, что его, Богрова, в партии «окончательно признали провокатором», что предательство его получит широкую огласку во всех слоях общества и его, как шпиона, убьют. Вместе с тем Виноградов от имени партии предложил Богрову, в видах своей реабилитации, совершить террористический акт, указав на возможность убийства Кулябки или другого лица, по собственному усмотрению, во время предстоявших Киевских торжеств. Последним сроком исполнения этого ультиматума Виноградов назначил 5 сентября. По словам Богрова, выхода у него не оставалось и он должен был принять предложенные условия.
Отлично понимая, что для осуществления задуманного им преступления могут оказаться полезными связи его с охранным отделением и доверие, всегда оказывавшееся ему подполковником Кулябкой, Богров решил возобновить с ним сношения, измыслив рассказ о готовящемся будто бы покушении на жизнь Министров Столыпина и Кассо.
Утром 26 августа Богров обратился по телефону в охранное отделение и, за отсутствием Кулябки, сообщил заведующему наружным наблюдением Самсону Демидюку, что революционеры Лазарев и известный ему только по имени «Николай Яковлевич» замышляют террористический акт против Министров Столыпина и Кассо и что «Николай Яковлевич» приезжал к нему, Богрову, на дачу для переговоров о поиске квартиры в Киеве и о способах прибытия в этот город. Придавая этому заявлению Богрова серьезное значение, а вместе с тем будучи очень доволен, что названный сотрудник вновь предложил свои услуги, Демидюк доложил Кулябке о рассказе Богрова. После этого Кулябко по телефону попросил Богрова к себе. В этот же день к Кулябке были приглашены на обед статский советник Веригин, полковник Спиридович и секретари генерала Курлова, подполковник Пискунов и Сенько-Поповский. Во время обеда, приблизительно в 5 часов дня, Богров прибыл к Кулябке, который вышел в кабинет и, выслушав от него вкратце заявление относительно вышеописанных планов террористов, предложил Богрову изложить свое сообщение письменно, пока он, Кулябко, закончит обед. Усматривая исключительную важность разоблачений Богрова, Кулябко признал необходимым участие начальства в разработке поступивших агентурных данных и решил привлечь Веригина и Спиридовича к обсуждению доклада Богрова, ввиду чего, вернувшись в столовую, пригласил их отправиться после обеда выслушать, как он выразился, «интересного субъекта». Кулябко предупредил Веригина и Спиридовича, что явившийся сотрудник работал у него в течение нескольких лет, давал всегда очень точные сведения и помог раскрыть целый ряд анархистских организаций и предприятий. По показанию Кулябки, отрицаемому, однако, Спиридовичем, от последнего и Веригина не было скрыто, что Богров уже полтора года порвал связи с отделением. Осведомленность Спиридовича и Веригина об этом обстоятельстве нельзя не признать доказанною, так как, с одной стороны, сообщая Спиридовичу подробные данные о заслугах Богрова в деле розыска, Кулябко едва ли мог умолчать, что Богров уже вышел из числа его сотрудников, а с другой и дальнейшие заявления Богрова указывали на то, что к Кулябке явился не агент, ведущий текущую работу, а лицо, прибывшее к нему после перерыва в сношениях. Когда Спиридович и Веригин вошли в кабинет, Кулябко познакомил их с Богровым, который вручил Кулябке записку, где было изложено следующее: весною 1910 года в Петербург приезжала одна женщина с письмами от центрального комитета партии социалистов-революционеров для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего эмигранта Егора Лазарева и члена Государственной думы Булата. В передаче этих писем принял участие и Богров, установив таким образом связи с Лазаревым, причем обо всем этом осведомил начальника С.-Петербургского охранного отделения фон Коттена. Вскоре с Богровым познакомился явившийся от имени Лазарева неизвестный, назвавшийся «Николаем Яковлевичем». Узнав из происходившей затем между ними переписки, что противоправительственные взгляды Богрова, высказанные при первом их свидании, не изменились, «Николай Яковлевич» неожиданно в конце июля приехал к Богрову в дачную местность «Потоки» близ Кременчуга и вступил с ним в переговоры о том, можно ли иметь в Киеве квартиру для 3 человек. Получив утвердительный ответ, «Николай Яковлевич» расспросил о способах сообщения с Киевом и одобрил предложенный Богровым план приезда на моторной лодке; в тот же день «Николай Яковлевич» выбыл обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать.
Передав означенную записку подполковнику Кулябке, Богров пояснил, что, прочтя в газетах, будто революционеры намереваются возобновить террористические действия против Статс-секретаря Столыпина при поддержки финляндцев, и узнав, по слухам, что в тот же день 26 августа в Киевском охранном отделении застрелился какой-то арестованный, он, Богров, счел долгом сообщить изложенные в его записке данные охранному отделению в предположении, не имеют ли таковое связь с газетными указаниями и упомянутым самоубийством. Раньше он не приходил к Кулябко потому, что не хотел являться к нему с «пустыми руками» до получения известий от «Николая Яковлевича». Далее Богров перешел к словесным, весьма существенным дополнениям своего письменного доклада. Так, он заявил, что, по объяснению «Николая Яковлевича», боевая группа намеревалась произвести террористический акт в конце Киевских торжеств, когда охрана должна ослабеть, причем Богров высказал мнение, что злодеяние будет направлено против Министров Столыпина и Кассо. Затем он присовокупил, что революционеры имеют связи среди чинов Департамента Полиции, С.-Петербургского охранного отделения и столичной полиции, что в переговорах с «Николаем Яковлевичем» в «Потоках» он предупредил о нежелании своем быть «пешкою» в руках террористов, согласившись оказать содействие только при условии осведомленности о планах «Николая Яковлевича». Последний обещал приехать к нему в Киев и посвятить его в дело. Рассказав все изложенное, присутствующий Богров обратился к Кулябке с просьбой дать совет относительно дальнейшего его образа действий. Ввиду этого началось обсуждение заявления Богрова, причем полковник Спиридович восстал против использования моторной лодки, прибытие которой трудно усмотреть, и настоял, чтобы революционеры направились к Киеву через одну из ближайших железнодорожных станций, где их легко можно было взять в наблюдение, как это уже было осуществлено им, Спиридовичем, при задержании известного террориста Гершуни. Относительно квартиры Богров пояснил, что он уже предупредил «Николая Яковлевича» о невозможности устроиться в его, Богрова, доме, так как на это будто бы не согласится его отец, но что он может поместить заговорщиков в квартире одной знакомой, находившейся в то время за границей.
На основании заявления Богрова Спиридович тогда же высказал твердую уверенность в том, что заговор боевой группы угрожает явной опасностью Священной Особе Вашего Императорского Величества.
С своей стороны Кулябко, показывая лежавшие на его письменном столе билеты в места Высочайших посещений, спросил, не желает ли Богров получить такие пропуска, но тот отказался, чтобы не возбуждать в Кулябке каких-либо подозрений немедленным согласием. Предложение Кулябки, заключающее в себе явное нарушение существующих распоряжений Департамента Полиции, не вызвало, однако, никаких протестов со стороны Веригина и Спиридовича и дало начальнику охранного отделения основательный повод заключить, что допуск Богрова в означенные места одобрен вице-директором Веригиным и заведующим охранной агентурой Спиридовичем. Об этом эпизоде Веригин и Спиридович на расследовании дали уклончивые показания, заявив, что они не вслушивались во все переговоры Кулябки с Богровым, каковое объяснение нельзя признать правильным, так как, по словам самого Спиридовича, рассказ Богрова представлял исключительный интерес. Для уяснения причин невмешательства Веригина и Спиридовича в намерение Кулябки снабдить Богрова упомянутыми билетами могут иметь значение нижеследующие обстоятельства из прежней практики охранных мероприятий. Как установлено по делу, в бытность генерала Курлова управляющим Киевской губернией одна негласная сотрудница, с его ведома, сопровождала генерала при поездках в театры и другие общественные места в видах предупреждения посягательств на его жизнь. Затем в 1909 году во время пребывания Вашего Императорского Величества в Полтаве и Крыму, а также перед ожидавшимся приездом Высочайшего Двора в Москву, посылались, с ведома генерала Курлова и Спиридовича, в названные города и кроме того, в Севастополь и Ялту бывшие секретные сотрудники для обнаружения опасных революционеров, которые могли неожиданно появиться там, не будучи своевременно указаны внутреннею агентурою. С этой целью означенные агенты бывали в сопровождении филеров также и на торжествах, происходивших в присутствии Вашего Императорского Величества. В 1910 году одно из этих лиц, состоящее на службе в охранной команде при С.-Петербургском охранном отделении, исполняло иногда такие же обязанности в Петербурге. Наконец, по словам одного секретного сотрудника Киевского охранного отделения, помогавшего полковнику Спиридовичу в составлении очерка революционного движения, он был в середине августа 1911 г. вызываем в Киев, посетил Спиридовича в Европейской гостинице и после переговоров по интересовавшей Спиридовича работе был опрошен о возможности появления в Киеве боевых автономных групп. В заключение Спиридович предупредил агента, что его пригласят вновь на время торжеств «потолкаться по городу и на вокзалах», причем ему необходимо будет захватить с собою фрак и цилиндр. Костюм этот, очевидно, не требовался для прогулок по улицам. Описанный план выполнен не был по неизвестной в точности означенному сотруднику причине. На допросах Спиридович и Кулябко, отрицая справедливость изложенного заявления агента, не объяснили поводов к даче им ложного показания, а полковник Спиридович присовокупил, что если в приведенной беседе упоминалось о «цилиндре и фраке», то это касалось только вопроса о том, как вообще будет одеваться публика во время торжеств. Независимо от сего, расследованием обнаружено, что 31 августа на торжество в саду Купеческого собрания Кулябкой был допущен еще один сотрудник, числящийся в списках отделения по организации социалистов-революционеров.
Невзирая на крайнюю важность доставленных Богровым сведений, Веригин, Спиридович и Кулябко не решились доложить об этом немедленно Генерал-лейтенанту Курлову, ввиду его болезни, и условились сделать это на следующий день. (Генерал Курлов со времени приезда в Киев и до 27 августа проболел острым ревматизмом.)
Утром 27 августа подполковник Кулябко явился с докладом к генералу Курлову в Европейскую гостиницу, причем генерал пригласил к себе также Веригина и Спиридовича. Изложив заявление Богрова по приведенной выше записке последнего, Кулябко представил затем Товарищу Министра подробно о тех предположениях, которые были накануне выработаны при участии Спиридовича и Веригина. Намеченный Кулябкою проект о предоставлении террористам квартиры жены одного из бывших служащих охранного отделения был отвергнут генералом Курловым. Далее подполковник Кулябко, аттестовав Богрова как человека, заслуживающего полнейшего доверья и оказавшего ценные услуги розыску, не скрыл, что Богров уже 1 1/2 года не состоял в сношениях с охранным отделением.
Со своей стороны генерал Курлов выразил удовольствие, что агентура обнаружила замыслы автономной группы; полковник же Спиридович остановил внимание генерала на том, что этот успех надлежит отнести не только к счастью, но и к наличности такого хорошего сотрудника, как Богров.
По показанию подполковника Кулябки на расследовании, он доложил Товарищу Министра и о том, что во время описанного свидания с Богровым принципиально решено допускать Богрова в места Высочайших посещений. Эта часть объяснения Кулябки отрицается генералом Курловым, Спиридовичем и Веригиным, причем означенное противоречие не может быть устранено с полной определенностью за отсутствием каких-либо объективных данных, подкрепляющих то или другое из приведенных показаний. Нельзя лишь не заметить, что при установленной близости Кулябки, Спиридовича и Веригина к генералу Курлову и ввиду упомянутых выше примеров назначения сотрудников в охрану заявление Кулябки до некоторой степени правдоподобно.
При обсуждении генералом Курловым и его помощниками доставленных Богровым сведений у названных должностных лиц не возникало никаких сомнений в достоверности его сообщений. Между тем при надлежащем внимании к таковым, естественно, должен был возникнуть ряд вопросов, вызывавших необходимость весьма осторожного отношения к словам бывшего сотрудника. Прежде всего представляется непонятным, почему Богров, получив еще в конце июля совершенно определенные указания на готовившиеся террористические акты и будучи непосредственно связан с участниками заговора, не счел нужным заявить немедленно подполковнику Кулябке, с которым у него сохранились хорошие отношения, а сделал это лишь под влиянием каких-то неясных намеков в прессе и самоубийства арестанта в охранном отделении. Затем означенные должностные лица совершенно не остановились на том, что Богров уже в течение ряда лет был вне сношений с охранным отделением и мог решительно изменить свой образ мыслей и отношение к интересам розыска. Не обратило на себя внимание и то обстоятельство, что Богров был заподозрен революционерами в предательстве, и потому факт посвящения его «Николаем Яковлевичем» в конспиративнейшие замыслы террористов мог навести на серьезные сомнения. Не поколебало безграничного доверия к Богрову даже и возникшее у Спиридовича подозрение, что Богров получил от «Николая Яковлевича» слишком мало сведений за свое обещание содействовать в подыскании квартиры и моторной лодки.
Оставив все эти существеннейшие вопросы в стороне, генерал Курлов, Веригин, Спиридович и Кулябко перешли к принятию разыскных мер, вытекавших из сомнительных разоблачений Богрова, причем было решено командировать жандармского ротмистра Муева с отрядом филеров для негласного розыска в Кременчуг, который, по удостоверению Веригина, представлял собой революционное «гнездо», и запросить начальника С.-Петербургского охранного отделения о лицах, упоминаемых в заявлении Богрова. По поводу первого из означенных распоряжений генерал Курлов пояснил на допросе, что, как он понял из Доклада подполковника Кулябки, Богров, сделав накануне свое заявление, вернулся обратно в Кременчуг, почему он, Курлов, придавал особенное значение разработке наблюдения в этом городе. Однако же и это заявление генерала Курлова не может быть признано правильным. Так, прежде всего ни Кулябко, ни другие участвовавшие в докладе лица не сообщали генералу Курлову никаких сведений, которые давали бы основание предположить об отъезде Богрова из Киева. Подобное сообщение даже и не могло исходить от Кулябки, так как, по его распоряжению, с утра 27 августа было установлено филерское наблюдение за домом Богрова на случай приезда к нему «Николая Яковлевича», который, конечно, не мог бы по-явиться у Богрова, если бы последний не находился в Киеве.
27 августа вечером ротмистр Муев получил приказание от Кулябки отправиться в Кременчуг, для наблюдения за появлением «Николая Яковлевича» в городе и в дачной местности «Потоки», причем Кулябко делал все свои распоряжения «на лету» и дал Муеву настолько неудовлетворительное описание наружности означенного лица, что Муев затруднился взяться за исполнение поручения и Кулябко выяснял эти приметы путем переговоров с кем-то по телефону. Насколько небрежно велось все это дело, устанавливается также и тем, что когда, находясь на месте, Муев депешей от 30 августа затребовал от Кулябки дополнительные данные о приметах «Николая Яковлевича», то эта телеграмма осталась без ответа. Ротмистр Муев пробыл в Кременчуге до начала сентября.