Великий тес
Шрифт:
— Сын боярский, разрядный атаман! — блекло усмехнулся Иван. — А врет все! Не были его люди у царевича.
Воевода равнодушно шевельнул плечами:
— Ясак он привез вдвое против твоего! А ложно или не ложно, пусть дьяки в приказе разбираются. Зачем мне склоки заводить? До другого лета просижу на воеводстве — хорошо!
— Ох уж эта шляхта! — безнадежно выругался Похабов, едва хмель размягчил душу. — Сабанских на Селенгу не загонишь! Крутятся при доходных местах!
Полибин язвительно взглянул на Похабова, с пониманием
— Едомский взял у меня на откуп площадное письмо. Сто рублей дал за год. Он тебе быстрехонько жалобу на Сабанского напишет. Целковый возьмет, не меньше. Еще подстрекать станет, чтобы и на других писал!
— Тьфу на них! — понял намек и заерзал на лавке Иван. — Что делать?
— Что делать? — желчно передразнил его воевода. — Племяши твои взяли пашенного завода на тридцать целковых. Возьми пару гулящих да посади на их место. Вон сколько опять возле острога крутится. Впору снова звать пана Сабанского.
Прошлый год десяти ссыльным атамана Осипа Галкина я дал вольную вернуться на родину. Хорошо отслужили царю свои вины.
— То литва да черкасы! — досадливо отмахнулся Иван. — Не раз с ними в бой ходил, ничего плохого не скажу.
— Так вот! — строже заговорил воевода. — Ваську Колесникова на неделе отправлю на смену атаману Галкину. Бекетов отписки и челобитную прислал, рвется служить за Байкал, за Баргузин и Селенгу, на Шилку и Иргень-озеро, про которые вы с Васькой в расспросных речах говорили. Промышленные люди сказывают про великую реку Амур и богатую хлебом Даурию. В Илимском остроге пашенный Ерофейка Хабаров собирает туда полк своим подъемом.
Бекетова в Братском дольше держать не могу. Хотел ему на смену послать атамана Перфильева. Хворает! — взглянул на Ивана с намеком. — Пойдешь вместо него казачьим головой. Бекетову передашь хлебные оклады и будешь собирать ясак от Байкала до Илима. А Бекетов и Колесников пусть за Байкалом берут и ставят там остроги.
Опустил Иван буйную голову, замотал бородой. «Вот тебе, бабка, Юрьев день!» Еще не повидал Савину, а надо уже собираться в путь.
— А ведь я от князя Трубецкого получил согласие на ближние службы, — пробормотал.
— Ну и скажи Перфильеву, пусть идет на Ангару головой. Бог даст, поправится!.. Освободит твоих племянников. Или отпиши Бекетову, чтобы сидел на Ангаре, пока кто другой его не сменит, — воевода притворно зевнул и равнодушно поднял глаза к потолку.
— Умен! — тяжко вздохнул Иван. — Правильный ты воевода! Мало было таких.
— Нас на одном месте долго держать нельзя, — горько усмехнулся Полибии. — Приживемся, проворуемся. Государя прогневим.
Едва Иван вышел из съезжей избы, ему навстречу кинулась Савина. Видно, долго ждала, извелась, если на глазах зевак ткнулась лицом в грудь седобородого сына боярского, поливая ее горячими слезами.
— Знаю все! — оглядываясь по сторонам, пробурчал Иван. — Нет в том твоей вины. Сам я во всем виноват.
Рука об руку они
— Одна? — удивился Иван, прислушиваясь к тишине дома.
— Одна! — неприязненно оглядела пустые лавки Савина.
Ночью пришла на ум Ивану нелепица, и он прошептал:
— Помрем вот, возляжем на ложе Авраамовом, и хорошо, как сейчас, будет до самого Великого Суда.
— Мы же не венчаны! — прерывисто, как ребенок, вздохнула Савина. И добавила с легкой обидой ревности в голосе: — А как возляжешь с Пелашкой?
— Ну, уж нет! — в голос рыкнул Иван. — Не может быть такого от милостивого нашего Господа. — Помолчав, кашлянул: — А ну-ка, спрошу у Герасима!
— Не судьба, видать, в третий раз венцом покрыться! — покорно пролепетала Савина. — Надолго? — всхлипнула, предчувствуя в печали Ивана новую разлуку.
— Думал, впредь будем с тобой до кончины! — тоскливо прошептал он. — Оказалось — на неделю!.. Вот ведь как угораздило намолить смолоду бродячую старость.
— Как чуяла! — тесней прижалась к нему Савина. — На этот раз одного не пущу. С тобой пойду. Будь что будет! Прости, Господи!
Утром после молебна в острожном храме и крестоцелования Герасим сошел с клироса и направился прямиком к Ивану:
— Колесников идет на Байкал! Душа истомилась по Иркуту, а с ним плыть не хочу!
Похабов взглянул на монаха обреченными глазами, жалко улыбнулся, подумал: «Знает уже все наперед, старый колпак!» Сказал тихо:
— Если и ты меня туда тянешь, друг благочинный, видать, судьба моя там, а ее ни на козе, ни на лихом коне не объедешь!
Он еще не дал согласия воеводе, но приострожный люд уже знал, кто, куда и кем идет. Едва Иван вышел из храма, два десятка гулящих людей окружили его тесным кольцом. Иные лица были знакомы, других он видел в первый раз. В стороне особняком стояли двое с несчастным видом, не иначе как сошли с паперти.
— Иван Иваныч, возьми в Браты? — гнусавили, низко кланяясь. — Отслужим за добро и за хлеб!
Властно рыкнул Похабов, нахмурил брови:
— Нашли время о делах говорить! Завтра приходите! После полудня.
Перфильевы уже поджидали дорогого гостя. Младший отрок сидел возле
ворот, выглядывая среди проходивших прихожан Похабова. Как увидел, подскочил к нему, схватил за руку, потянул к дому.
Крестясь и кланяясь на образа, Иван с Савиной вошли в горницу. Он расцеловался с товарищем, с располневшей и наконец-то обабившейся Настеной. Похвалил ее, отступив на шаг:
— Теперь вижу — хозяйка! А то все тоща, как отроковица.
Громко топая сапогами в сенях, в избу вошел одетый в камчатую рубаху крестник Иван. При нем были жена дядьки, Илейки Перфильева, и два племянника. Сам атаман Илья где-то служил. Крепко пустил корни на Енисее род сургутских Перфильевых.