Великое Лихо - 2
Шрифт:
– Поберегись!
– заорал вдруг над самым ухом Выек. Луня сжался, пригнул голову и тут его несильно швырнуло вперед, он пролетел мимо Корчева внука, споткнулся (уж не об подставленную ли Выйком ногу?) и кубарем выкатился на кочковатую прогалину между деревьями, врезавшись со всего маху лбом в бревенчатую стену искусно пристроенного к вековой лесине и скрытого её ветвями приземистого дома.
Треснулся так, что аж в голове зазвенело. В доме послышался топот, хлопнула дверь, и из-за угла на прогалину выскочил высокий бородатый мужик с факелом в одной
Бородач шагнул вперед, занося меч над сидящим на заднице и опешившим Луней, грозно рявкнул:
– Кто таков?
– Да это Луня-Влес, что с волхвом Шыком у нас в старом Доме гостили! И я с ним!
– послышался ехидный голос подошедшего Выйка: - Гостя вот вам привел, а он, ха-ха, упал маленько!
Луня, помотав ушибленной головой, встал, придерживаясь за стену дома, поклонился стоящим:
– Здраве будьте, родовичи! Не чаял уж с вами и свидится!
– И ты здрав будь, Луня-Влес!
– степенно ответил бородач: - Я - Птах, а это вот...
– Ок-койя!
– перебил его очень знакомый звонкий девичий голосок, и от слова этого все внутри Луни перевернулось вверх тормашками, ноги враз стали слабыми, гулко ударило в ушах сердце, словно чародейская манка в пещере Алконоста: тук-дук, тук-дук, тук-дук...
Из-за спины Птаха показались три женщины, что выбежали встречать незваного гостя вместе с хозяином. Все с луками, стрелы на тетивах. Одну, смуглую и гибкую, Луня раньше не видел, другую, рыжеволосую и полную, угадал - Свирга, мать Руны.
А третьей... Третьей была сама Руна, похудевшая, совсем тоненькая в облегающей кожаной рубашке поверх длинного шерстяного платья. Отросшие волосы по родскому обычаю заплетены в недлинную ещё косу, на висках покачиваются обережные кольца-колты, а на шее серебриться светинья подвеска с зеленоватым камнем - его, Луни, подарок.
И глаза - под стать подвеске, серо-серебристые, с зеленью, большие, завораживающие, чарующие и... чуть насмешливые!
Луня спохватился - а он-то, грязный, как кнур, чумазый, на лбу шишка, словом, чумиля чумилей! Да ещё как кубарем летел - вспомнить срамно! Опростоволосился, дурень, а все Выек, злыдень, виноват! И зачем ему надобно было ножку Луне подставлять? Ну да ладно, спросить про это Луня ещё успеет, а пока...
– Прошу в дом входить, гость дорогой!
– сунув меч за пояс и улыбаясь, Птах шагнул к луне, положил руку на плечо, повлек за собой: - Говоришь, свидится не чаял? А уж мы-то тебя в живых и вовсе не держали, Руна вон все глаза проплакала...
– Дядька Птах!
– оборвала его застеснявшаяся Руна, шедшая с другого боку с Луниным дорожным мешком в руках. Луня улыбнулся - он говорила по-родски, но очень смешно - мягко, растягивая слова, так, что получилось: "Тьят-тько Пьт-та-ах!"
Свирга и вторая женщина с луком, судя по всему, Птахова жена Ваят, поклонившись Луне, пошли сзади, о чем-то переговариваясь с Выйком. Луня, пока обходили дом, огляделся - да, распадок укромный. Все, как Выек обрисовал: вон и балаган, вон - землянки, оттуда спешит к ним ещё одна женщина, высокая, седокудрая. "Это, должно быть, Улла, жена давно погибшего в Черном лесу Стахна, Выйкова мать!", - подумал про себя Луня.
Вошли в избу.
Под ноги сразу бросилась целая стайка разномастных ребятишек, мал-мала меньше. Были они настолько непохожи друг на друга, что с трудом верилось в их родство. Малышня с удивлением рассматривала гостя, жалась за юбки матерей, потом один мальчонка, постарше, белоголовый и конопатый, набравшись смелости, спросил:
– А ты кто?
– Здраве будьте, хозяева все, долгих вам лет и блага богов! поклонился в ответ Луня всем, кто был в избе: - Зовусь я Луней, род из городища Влеса, Шыка-волхва ученик.
Пока говорил, бегло оглядел избу. Сразу бросилось в глаза, что много вещей тут из Старого Дома, сожженного ныне хурами. И арской работы масляные лампы, и пара бронзовых поставцов под факелы, посуда, котлы. Видать, Корчи, уходя, брали с собой все, чтобы потом напоминало им о покинутом Доме.
Посреди избы стоял большой стол, сработанный по подобию тех, что были в Гостевой Горнице Дома, в четырех углах хмурились вырубленные из деревин идолы: Прародитель Род, Великая Мать Мокошь, Яр - Красно Солнышко и Бор, Лесной Властитель.
В большом, из каменьев сложенном очаге тлели угли, сверху примостился семейный котел, неподалеку от очага на кривой корневине подвешена люля, в которой спит юный совсем Корч, дедово продолжение.
Прялка, скамьи, дощатые палати - словом, обычная изба, словно Луня не за тридевять земель, а дома, в родном городище. Единственное, что отличает избу Корчей от родских жилищ - все стены шкурами увешаны, для тепла, должно быть, а поверх шкур - оружие: луки, сады со стрелами, зверовые копья, ножи, три меча, три брони арские и три секиры большие.
И ещё заприметил Луня, что матица не только родскими громовыми знаками да петухами-огневиками изукрашена, но и чужими, непонятными ему рожицами, крестами, треугольниками - видать, каждая из жен Корчевых сыновей тут обереги своего племени вырезала.
Пока оглядывался Луня, с палатей приподнялся седой, как снег, изможденный и худой, скулы того гляди кожу порвут, Груй.
– Здрав будь, сынок...
– чуть слышно проговорил он, приподнял руку в приветствии. Луня шагнул к нему, поклонился особо:
– И тебе, дядько Груй, здравия много-много желаю! Пусть все боги тресветлый к тебе поворотятся, излечат немощь твою, силу вернут!
По ввалившейся щеке Груя скатилась одинокая слезинка. Он лишь вздохнул и откинулся на настеленные шкуры. Луня понял, что даже поприветствовать его Груй смог с великим трудом.
Пока суть да дело, Ваят со старшими ребятишками убежала топить баньку. Свирга с Руной и Уллой споро притащили из кладовой мяса, жбаны и кадки с припасами, Птах разжег в очаге огонь.